Даже не подумав извиняться, я задрала подбородок и приняла независимую позу. Что еще поделать в безвыходной ситуации?

Ермаков, заметив наш обмен взглядами, нахмурился.

— Слухи по столице ходют, небывалой красоты и ума жинка ваша, Евлампий Евсеич.

— Клавдия Никаноровна? Не дурна.

— А чего ж вы ее к столу не пригласите? Аль нездорова она?

— А нету ее, — развел руками купец. — Почитай, как с месяц у родни, в Пассажске гостит.

— Эх, жалость-то какая, — покачал головой пристав. — Думал, с Ефросиньюшкой ее познакомить. Авось дружба крепкая завяжется. А-то ж я за порог, а ей неймется. Скушно.

— Бабьё — сплюнул под ноги Тичиков. — Никчемные создания. Одни бусы, да наряды на уме. Ежели б не наследник, шиш бы я жинкой обзавелся. А пользовать и билетниц можно.

— И то правда, — охотно поддакнул ему Ермаков, прежде, чем бросить в мою сторону предупреждающий взгляд. Никак почувствовал, что в шаге от затрещины. — От зари до зари спину не разгибаешь. А дома вой до небес — заботушки ей мало…

Слушать подобный бред было выше моих сил. А потому, пока мужчины обсуждали минусы и подводные камни женитьбы, я крутила головой, изучая нелепое убранство купеческой гостиной… До того момента, как басовитым голосом хозяина дома не было названо знакомое имя.

— Рекомендую вам, Богдан Тихомирыч, салонец местный посетить. Знакомица моя держит. В миру — Жужу звать, — хитро усмехнувшись, Тичиков подмигнул приставу. — Много я где бывал, лучше во всем Китеже нету. На любой вкус утехи.

— Мадам Жужу? Наслышан — наслышан, — охотно закивал Гордей. Глаза его сверкнули ярче молний. Корпус подала вперед, как у готовой рвануть по следу гончей. — Ярил Михалыч Аксютин, приятель мой давний, сказывал, дюже место на таланты богатое. А первая из всех, некая… Алевтина.

— Алевтинка? От же ж тварь! — грохнул кулаком по столу разъяренный, как тысяча бесов купец.

Самовар подскочил. Чай с блюдцев вылился на белоснежную скатерть и растекся некрасивыми коричневыми пятнами.

Испугавшиеся гнева хозяина слуги, попрятались кто куда. Одному Тичикову не было ни до чего и ни до кого дела. Он продолжал сотрясать в воздухе массивными кулаками, пока мы с Гордеем не отрывали настороженных глаз от его резко покрасневшего лица.

— Евлампий Евсеич, — первым подал голос пристав. — Вы б присели. А то ж, не ровен час, сердечко прихватит. Сильное волнение и не до того доводило…

— Ваша правда, Богдан Тихомирыч, — немного успокоился мужчина, и уселся обратно на стул. — Все жилы вытянула, стервь. Перстень фамильный — золотой, с вот такущим бриллиантом — из-под носа увела. Третьего дня дело было, так до сих пор ищут. И ее, и перстень… Как сквозь землю провалилась, дрянь.

Он кивнул на висевший на стене портрет, где на одном из его пальцев действительно выделялось внушительное украшение. Пришлось присмотреться, чтобы запомнить детали. Все же важная улика. Которая, между прочим, рядом с трупом не обнаружена.

Мы с Ермаковым обменялись выразительными взглядами.

— Евлампий Евсеич, — я впервые за все время своего нахождения в обществе Тичикова подала голос, чем вызвала у обоих мужчин неподдельное удивление. — Вынуждена просить прощения, мне бы отлучиться… по нужде.

Гордей, которому явно пришлась не по нраву моя небольшая импровизация, недовольно сверкнул глазами. Купец, поморщившись, фыркнул.

— Настасья…

Я поспешила подняться со стула.

— Не нужно беспокоить вашу горничную. Если вы подскажите, где находится туалетная комната, я быстро ее найду.

— Интересный говор у жинки вашей, Богдан Тихомирыч — заметил Тичиков, обратившись к Гордею. — По стране сколько ездил, подобного не слыхал.

— Да не говор это, Евлампий Евсеич, — махнул на меня рукой Ермаков. — Болезная она у меня. В детстве головой об пол уронили. На речи и сказалось.

Вот же… сыч! Не мог ничего путнее придумать? Иностранцы в роду, или переезд с дальнего севера. Фантазия ни к черту.

— Ну раз с головой беда, не буду томить. Не хватало еще, чтоб напрудила тут. Нужник прямо по коридору, да налево.

— Благодарю, — еле слышно процедила я и поспешила удалиться, пока с губ не сорвалось что покрепче.

Отношение к женщинам, в этом временном отрезке, оставляло желать лучшего. Держи рот на замке. Исполняй волю мужа. А начнешь артачиться — запишут в полоумные и живи с этим диагнозом всю оставшуюся жизнь.

Впрочем, мне бы радоваться. Все же не в средневековье попала, а в более-менее просвещенный век.

Нырнув в коридор, налево я, естественно, не свернула. Насчитала три двери. За первой оказалась пустующая малая гостиная, не представляющая для меня большого интереса. За второй — сверкающая идеальной чистотой хозяйская спальня, в вычурных цветах. А вот за третьей я нашла именно то, что я искала — собственные покои жены купца.

Комната Клавдии Никаноровны отличалась сугубо женским уютом. Обоями в цветочек, мягкой мебелью, вазами, натюрмортами на стенах. А еще таким образцовым порядком, что он посрамил бы работу многих клининговых служб двадцать первого века.

Что тоже очень странно.

Если верить словам Тичикова, жена отсутствует уже месяц. В спальне никто не живет. А чистота стерильная. В отличие от обеих гостиных и личной комнаты хозяина…

Решив отложить выводы на потом, я направилась к стоявшему в углу монструозному шкафу. Ступала аккуратно, на цыпочках, но скрипучие половицы все равно издавали противный вой.

Зато с дверцами повезло. Мало того, что смазаны отлично, так еще и из замка торчал увесистый ключ. Повернув который, я дернула ручку и застыла, разглядывая богатый женский гардероб.

Платья, от домашнего, повседневного, до роскошного, вечернего висели вплотную, занимая все внутреннее пространство. Из чего напрашивался вполне логичный вывод — супруга купца покинула его в одном нижнем белье.

Пока я пыталась связать все сегодня увиденное и услышанное воедино, снаружи послышался перестук женских туфель. Дернувшись, я поспешила закрыть дверцы. Но когда отступала, зацепилась подолом длинной юбки об угол кофейного стола. Покачнулась. Упала, больно стукнувшись коленками о деревянный пол. И сцепила зубы, чтобы не вскрикнуть.

Именно этот момент выбрала Алевтина, чтобы материализоваться и испугать меня еще сильнее.

— Черт бы тебя побрал, — процедила я в сердцах, и тут же устыдилась, заметив, каким печальным было ее призрачное лицо. — Ладно, прости. Я не со зла. Но больше так не делай.

Еще и пальцем указательным в воздухе потрясла — мол, смотри у меня.

Вот так на четвереньках и грозящей белому потолку меня и нашла горничная Тичиковых Настасья. Удивленно икнула. Судорожно сглотнула. И бросилась помогать.

— Чегой-то вы тут делаете, барышня? — шепотом причитала она. — Клавдии Никаноровны это покои. Хозяин не велел никого пускать.

— Я… я искала туалетную комнату. Но, похоже, ошиблась дверью.

— Эт вам налево повернуть надобно было. А вы малехо недошли, да направо сунулись.

Девушка заметно нервничала. Буквально тащила меня на себе, подальше от покоев хозяйки. Явно переживая, как бы купец ничего не прознал. И только остановившись перед нужной дверью, перевела дыхание.

— Вы идите, барышня. А я туточки… посторожу.

Вернувшись в гостиную, я застала мужчин за оживленным разговором, разбавленным распитием сливовой настойки. И если Гордей вел себя безупречно, скорее играя роль, чем чувствуя настоящее опьянение, Тичиков осоловело щурился, рыгал и опасно заваливался на бок.

— Богдан Тихомирович, мне кажется, нам пора идти, — выдавила я из себя вежливую улыбку. — Негоже отвлекать Евлампия Евсеевича от домашних дел.

— Да какие… — махнул тот рукой, но не договорил, так как был скручен приступом икоты.

Ермаков, верно расценив мое решительное выражение лица, поднялся со стула, подхватил меня под локоток и изобразил низкий поклон.

— Богдан Евсеич, — пришлось ткнуть его под ребра. — Ой, Евлампий Тихомирыч, был рад… Чрезвычайно рад….