Пётр пообщался с этим старостой, справным мужиком Игнашкой Коровиным, и, оценив его сельхоззнания на твёрдую тройку, послал в Нижний нанять всех, сколько найдёт, печников, всех каменщиков, поузнавать у них, где они берут кирпич (плинфу) и умеют ли они сами делать кирпич.

На сегодня у него были вызваны для беседы бортники, все девять, вместе с сыновьями старше тринадцати лет, если таковые окажутся. Прибыли двадцать два человека, подтягивались они, почитай, три часа. Часов ни у кого, считая и княжича, не было, и слово «утро» каждый понимал, как хотел. Проснулся – утро. Солнце ещё не в зените – тоже утро. Наконец, собрались. Пётр достал лист бумаги и записал всех по фамилиям. Потом задал вопрос, кто и сколько накачал мёда за этот год. Народ замялся. Тогда княжич пошёл другим путём.

– Я с вас возьму всего по штофу (это 1,6 литра) мёду. Взамен куплю корову. Денег не дам. Ещё отберут у вас, сам куплю. Если сена не хватит, то прямо сегодня попытайтесь травы накосить, сушить её не надо. Потом расскажу, что с ней делать.

– Что такое косить? – спросили бортники.

– Мать вашу, родину нашу. А чем вы траву косите, ну, срезаете, блин?

– Понятно, серпом, князь-батюшка.

– Ладно, к лету сделаем косы, и я сам научу ими пользоваться. Если доживём.

Народ оживился, услышав про корову, и стал хвастать сбором мёда. Выходило так себе. Больше всего накачал Сидор Косой с двумя сыновьями – десять пудов. Часть забрал староста, часть продал, часть оставил на зиму. Штоф найдёт.

– Мужики, – начал бывший генерал лекцию по пчеловодству, – я сейчас буду говорить всяческую ерунду, с вашей точки зрения. Только если меня кто-нибудь перебьёт или там смеяться удумает, я того весельчака просто выгоню, а корову не дам. Ясно ли?

– Ясно, князь-батюшка.

– Если взять пилу (это такой инструмент, полоса тонкого железа с зубьями) и отпилить от дерева с дуплом, в котором живут пчёлы, вершину чуть выше дупла, а потом отпилить от корня чуть ниже дупла, то у вас получится колода, ну или часть ствола дерева, в котором останутся пчёлы. Вы берёте эту колоду и ставите в поле рядом с вашим домом. Когда рой начнёт делиться, вы его берёте и помещаете в специальный домик для пчёл, назовём его улей. Я вам его размеры и внутреннее устройство на бумаге изображу. Посмотрите; кто сам не сможет сделать, помогут плотники. Осенью забираете у пчёл часть мёда и ставите эти ульи в сарай, специально для вас построят, а весной снова ставите на луг. Мне нужно, чтобы через несколько лет, скажем, три года, у вас было сто таких ульев. У кого будет больше всего, тому дам десять рублёв. Всё ли понятно? Теперь можете смеяться и задавать вопросы.

– Да разве пчела будет в поле жить? Она животина умная. Нет, не будет.

– Просто поверьте мне на слово, пчелы будут там жить и давать мёда гораздо больше, так как в поле до цветка ей лететь ближе, чем из лесу. В Китае так делают уже тысячу лет.

– Оно как, китайцы. А скажи, боярич, – вылез вперёд всё тот же передовик Сидор Косой, – тебе это зачем?

– Вот, смотри, Сидор, если я с вас никакой работы требовать не буду, а буду только забирать треть всего мёда, что вы набортничаете, это справедливо? Устроит вас?

– Что ж не устроит? Устроит.

– А если вы новым методом соберёте сто пудов, то треть от ста пудов больше, чем треть от десяти пудов?

– Знамо больше. Только куда тебе, княже, тридцать пудов? Не съешь ведь, слипнется.

– Буду разливать в бочонки и продавать. И ещё медовуху делать буду и опять продавать. Но это не главное. Мне нужно, чтобы вы стали богатыми людьми.

– Как это? Чтобы потом обстричь, как овцу? – опять ведь Сидор встрял.

– Сидор, ты ведь с князем разговариваешь. Я ведь терплю твою дурость, терплю, а потом по морде дам.

– Малец ты ещё, а не князь.

Это был вызов. Его нельзя не принять.

– Сейчас все расступятся, а мы с тобой сойдёмся на кулачки. Бить можешь в полную силу. Мужики будут видоками, что я разрешил. Начали. Расступились все! – рявкнул на бортников бывший спецназовец.

Мужики образовали круг и стали подначивать Косого. Пётр ждать не стал, подскочил к застывшему Сидору, схватил того за рукава и чуть толкнул назад, и когда мужик упёрся, провёл классический бросок через себя с упором стопы в живот. Бедолага летел целую минуту и со всего маха рухнул с гулом на спину. Народ безмолвствовал. Сидор лежал и не мог вздохнуть: правильно падать его никто не учил. Княжич поднялся с травы, не спеша отряхнулся, подошёл и подал руку, помогая Косому подняться.

– Ты прости его, князь-батюшка, он вечно так, брякнет, чего не надо. Уж сколько раз ему говорено, что пострадает из-за своего языка.

– Я на него и не обижался. Это ты меня прости, Сидор. Я учен заморскому бою, а ты – простой крестьянин. Это всё равно как если бы ты с пятилетним дитём связался. Ведь не тронул бы пацанёнка?

– Знамо, не тронул, – постепенно приходя в себя от падения, просипел бортник.

– Ну вот. А я на тебя руку поднял. Прости меня, Сидор, – и заржал.

Народ, охреневающий от того, что сейчас сказал княжич, понял, что это шутка, и тоже разразился громовым хохотом. Смеялись долго. Лёд был сломан. Дальше уже обсуждали неясности: что за пила такая, да что за коса такая, да что за силос такой. В общем, проговорили почти до вечера.

Козьма Шустов сидел на лавке в тёмной горнице с низким потолком и крепко думал. Пять минут назад у него закончился разговор с Петром Дмитриевичем Пожарским. Странный княжич, ой странный. Словно кто вселился в тринадцатилетнего отрока. И этот кто-то не дьявол. Скорее уж ангел или кто из святых. Только не святых мучеников, а таких святых, как благоверный князь Александр Невский. Он не творил добро просто потому, что добрый. Он наказывал зло и заботился о тех, кто рядом с ним с этим злом борется.

Боярич предложил Козьме переговорить со стрельцами о том, чтобы все их два десятка переселились из Москвы сюда, в Вершилово. Пожарский обещал составить к царю и отцу грамотку о том, чтобы государь оставил с ним стрельцов на пять лет. Предложение же было заманчивым. Княжич обещал всем выдать по десять рублей на обзаведение и по десять же рублей в год жалованья. Кроме того, каждому будет раз в год пошита летняя и зимняя одежда единого образца. Всем оставлялся в пользование мушкет шпанский и ляшский конь дестриэ. Каждому стрельцу Пётр построит избу и даст по пять четвертей землицы. Детей будут учить в школе при церкви. Если кто захочет заниматься другим промыслом, гончарным там, или портняжным, или каким другим, то княжич только приветствует и даст денег на приобретение всего необходимого для данного ремесла. Насчёт денег Козьма не беспокоился. Он знал примерно, сколько досталось Пожарскому в наследство от Медведя и Ивана Сокола. Деньжищи там были немалые.

Ещё Пётр отдельно оговорил, что по четыре часа в день они все должны изучать у него, княжича, казацкие ухватки, а у ляха пана Янека – сабельный бой. А каждый понедельник будут проводиться стрельбы из мушкетов для тренировки меткости и скорости стрельбы, и на это будут им выданы порох и пули. Раз в неделю, по вторникам, у них будет бег на 10 вёрст, а затем – отжимание и подтягивание по полчаса.

Предложение было заманчивое. Козьма на живом примере видел, что может сделать обученный ухваткам воин. Разве он поверил бы всего месяц назад, если бы кто рассказал ему о том, что два десятка стрельцов и один отрок смогут, не потеряв ни одного своего, уничтожить в бою дюжину десятков гораздо более опытных воинов? Тут Козьма себя не обманывал, любой казак был подготовлен лучше, чем стрелец его десятка. Казаки всю жизнь воевали, а стрельцы или город патрулировали, или на стенах мёрзли. Хорошо хоть стрелять их иногда учили.

А ещё видел Шустов, как Пожарский относится к своим стрельцам. Вчера налетел из Нижнего Новгорода воевода-князь Василий Матвеевич Бутурлин. Он выстроил стрельцов и с ходу стал кричать на них и всякими поносными словами поносить. Те же, считая себя героями, – вон, две какие разбойничьи шайки истребили, – стояли и только глазами хлопали.