Тэсса весь день старательно приводила в порядок запущенный дом и себя, только бы не думать об увиденном, дать ему время уложиться в голове. Но не вышло – стоило закрыть глаза, как перед ними ехидно покачивался яркий зеленый листик с капелькой крови, просверливший лицо потерявшего человеческий облик пьяницы.

Тэсса зябко обхватила себя руками, несмотря на тёплый летний вечер. То ли сходить к Доре, попросить у неё вишневой наливки? И пожаловаться ведь некому, а кто такое будет слушать, скажут – совсем с ума сошла, можно ее понять, вечную вдову.

Поговорить с Магдой? Ой, нет, все что угодно, только не это. Тэсса представила вскинутую старческую бровь и это ее вечное брюзгливое выражение на морщинистом лице, а самое главное – тот страх, который охватывал ее при одной мысли о старухе, сам по себе нелепый и беспричинный, но непреодолимый, и сходу отказалась от этой мысли.

Сходит, попросит наливки. Заодно поболтает с Дорой, все легче будет на душе. Собрала того— сего, куриных яиц, овощей, чтобы с пустыми руками не идти.

Уже было подошла к калитке, как увидела бодро пылящего по улице деда Коконю.

Дед Коконя жил в деревне сколько Тэсса себя помнила, и сегодня был таким же, как всегда – огненно-рыж, пятнисто-сед, изрядно помят, изрядно подпит, немного не в уме и наверняка общителен. И абсолютно беззлобен и благодушен.

Только вот на нелепые – вот помню я годы-то свои молодые! – дедовы разговоры и его ещё более нелепые заигрывания после всего произошедшего не было, кажется, абсолютно никаких сил. Нет, в целом Тэсса к Коконе относилась хорошо – он рассказывал чудесные и неправдоподобные байки про жителей гор, про зверолюдей, про волшебство. И она всегда жалела его, когда он, завравшись, оговаривался, как он заснул на дереве – ясно же, что в дедовы годы ни на какое дерево уже не залезть и уж тем более не заснуть там и не слезть. Совсем старый умом становится плох.

Но в бесхитростном, смешном и привычном до оскомины Коконе было что-то, что всегда Тэссу всегда настораживало, казалось обманом с его стороны…

Тэсса отодвинулась от заборчика, скрывшись за густыми кустами сирени.

Дед, не заметив ее, прошел мимо, и тут Тэсса поняла.

Проблема в запахе. Никогда не несло от него ни тяжелым старческим, ни душным мужицким, ни ядовитым самогонным запахом. Хотя Коконя вроде бы был всегда чуть поддат, своей бани не имел, и насколько она знала, ни в чью чужую не ходил. Но при этом Коконя не вонял!

Тэсса озадаченно всмотрелась в его удаляющуюся спину. Было и что— то еще странное и неправильное.

Показалось или нет ей, как в одной из широких дедовых штанин промелькнул кончик рыжего хвоста?

Вышла на крыльцо с полным лукошком, присела на низкую лавку.

Сидела задумчиво, машинально нанизывая на нитку грибы – пусть сушатся на чердаке, зимой пригодится – и раз за разом прокручивала в голове встречу с баронессой.

Баронесса стояла неподвижно, как мираж, Дора слышала о таком от бабки – где-то еще висят призрачные отражения погибших воинов и магов. Обернулась к ней только когда Дора подошла почти вплотную – хотя Дора не таилась, шла, похрустывая веточками под подошвами.

–Я слышала твой зов – сказала баронесса, – я пришла. Чего ты хотела? Зачем звала?

Дора замерла. Она никогда раньше не видела баронессу вблизи, да если бы и так – разглядывать было неудобно, а теперь она не могла оторваться.

Баронесса была и похожа, и одновременно непохожа на Неведомых из ее видений.

Похожа – чистым совершенством линий, гладкой сияющей кожей, по-детски сияющими прозрачными глазами, шелковым полотном серебряных волос.

Но неведомые были яркими, ошеломляющими, заставляющими ощутить свою ничтожность. Они были как сама жизнь, возведенная в абсолют и лишенная всего низменного.

А баронесса была бледной, будто с нее смыли все краски. Прямой и тонкой. Ничего, похожего на триумф жизни и ничего, похожего на окончательность смерти. Ледяная прозрачность зимнего родника, слишком холодного, чтобы из него пить. Как будто она никогда не была живой настолько, чтобы иметь отношение к смерти.

– Ну? – баронесса вскинула неяркую идеальную бровь – говори.

Дора замялась. Как полная дура. Все, что она могла – это скомкано рассказать про свои видения. А больше и говорить было не о чем – вопросов у нее не было, сплошное любопытство.

– Ясно. Вряд ли тебя интересует моя ванная комната и сорт мыла – баронесса вздохнула – ты хочешь знать, что происходит. И похоже, скоро этого захотят многие. Впрочем, я тоже этого полностью не знаю. Долгие годы я думала, что мы все тут – жертвы магического опыта, жестокого произвола. Ты жила своей жизнью, даже не зная, что я оплакивала свою. А на самом деле мы были счастливчиками в чудом сохранившемся маленьком мирке. Кажется, что это время истекает и скоро весь прочий мир придет к нам – а я так толком и не поняла, что там происходит. И теперь уже не уверена, что хочу это когда-нибудь понять. Но придется, придется.

– И что теперь? – Дора захлопала глазами и машинально отхлебнула настойки из фляжки.

– А ничего. Скоро мы все узнаем, хотим мы этого, или нет – баронесса улыбнулась уголком губ и протянула руку за фляжкой. Утерла губы тыльной стороной ладони, – Вообще-то у меня тоже есть вопросы. Например, кто научил тебя зову? Никто? Так я и думала. Видели бы тебя наши маги! Если они вообще теперь могут кого-нибудь увидеть, – баронесса засмеялась, неожиданно живо и чисто, совсем по-девичьи.

И вдруг замолчала и подобралась, вскинув узкое бледное лицо к небу.

Над верхушками деревьев, спасибо что высоко, пронеслись черные уродливые тени – то ли летающие ящеры, то ли птицы-переростки, то ли еще что похуже.

– Ну вот, начинается. Расходимся, мне надо подготовиться. Дальше, полагаю, будет еще интереснее – баронесса сбросила с себя всю ленивую томность, – да и тебе рекомендую собраться. Без твоих способностей нам никуда.

Дора только успела кивнуть, а баронесса уже скользнула в подлесок и оставалось только смотреть на ее удаляющуюся спину.

Пора сдаваться. Сколько можно сидеть, засунув голову под юбку, ждать неизвестно чего и бояться, закрыв на замок все – и память, и сущность, и знания.

Пора сдаваться, выходить наружу и узнать, что именно там происходит.

Магда резко поднялась с лавки.

Эта личина славно ей послужила последние полсотни лет – но пора вернуть себе свою гордость и проклятие – чёртову вечную молодость, гордость магов в их вечном соревновании с неведомыми.

Боги с ней, все равно она уже не держится. Хотя старухой ей жилось куда как спокойнее, да и кто она на самом деле, как не старуха?

Придется лезть в погреб, последний сундук с тайнами скрыт там. Тащила его частично сама, морщась от боли в спине, частично – помогая себе чарами. Сто раз успела проклясть свою гордость – могла бы завести не ученицу, так служанку. Кряхтя, заволокла его в дом. Откинула крышку.

Резко взмахнула рукой – стоящее в ее просторной кухне большое корыто наполнилось речной водой, в которой изумленно плавала пара случайных рыбок. Рыбки достались кошке, пусть перекусит напоследок. Конец спокойным временам. Конец спокойным временам даже и для кошки. Ну что ж, такова жизнь. Тем более, не только Магда – не совсем старуха. Кошка тоже раньше была другой.

Вытащила из сундука ларец, откинула крышку, ловко пробежалась пальцами по пакетам и флаконам. Вот все, что ей нужно.

Глотнула из пузатого флакона синего стекла. Утерла заслезившиеся глаза. Не мед ее зелья, ох не мед. Сама заварила – сама и пей теперь.

Глубоко вдохнула – снова заканчивается ее очередная жизнь. Сколько их было – жизнь нелюбимой дочери. Жизнь грязной оборванной беспризорницы, у которой война унесла все. Короткий эпизод в борделе. Ученица в башне магов. И дальше длинная полоса – лучшая, любимая, обласканная. Все выше и выше! Героиня. мастер. Убийца, убийца, трижды убийца. Разрушитель мира. И снова бедность, грязь, голод, бег сквозь разрушенную страну. Дезертир. Отважный дезертир, слишком поздно осознавший разрушительность идушей войны. Дезертир, который пытался все исправить.