Вечером король Монмауз созвал своих военачальников на совет. Децимус Саксон был приглашен и поэтому отправился во дворец. Я пошел вместе с ним потому, что должен был исполнить приказ сэра Иакова Клансинга и передать королю его посылку. Придя во дворец, мы узнали, что король еще не выходил из своей комнаты. Нас ввели в большую залу, где нам и пришлось ожидать его выхода. Это была красивая комната с высокими окнами и резным деревянным потолком. В дальнем углу залы виднелся королевский герб, но поперечника, указывающего на незаконнорожденность, на нем не было видно. В зале находились все главные вожди армии. С ними пришли и низшие начальники и просители. Лорд Грей из Йорка стоял молча у окна и угрюмо глядел на горизонт. Вэд и Гальнс шептались о чем-то в углу комнаты и качали головами. Фергюсон в парике, который съехал на бок, шагал по зале, выкликая по временам слова молитвы и гимнов. Несколько человек, одетых по-придворному, собрались около угасшего камина и громко хохотали не совсем приличному рассказу своего товарища. В другом конце комнаты жалась большая куча пуритан в черных и серых одеждах. Пуритане стояли около какого-то проповедника и вполголоса рассуждали об отношениях кальвинизма к государственности. Простые воины, одинаково чуждые придворному разврату и сектантскому изуверству, ходили взад и вперед по комнате или стояли у окон, глядя на палатки солдат, раскинутые около дворца. Один из этих воинов обращал на себя внимание. Он был великан, и плечи у него были замечательно широкие. Саксон подвел меня к нему, а затем, тронув гиганта за плечо, дружески протянул ему руку.

— Мой Бог! — воскликнул немецкий солдат. Великан оказался тем самым Антоном Бюйзе, на которого мне Саксон указывал утром. — Я ведь видел вас, Саксон, сегодня утром у городских ворот, но думал, что обознался. Вы стали еще худее, чем прежде. Вы ведь здорово много баварского пива пили и, однако, все-таки потолстеть вам не удалось. Ну, как дела, товарищ?

— Да все по-старому, — ответил Саксон, — ударов получаем куда больше, чем талеров, и если в чем ощущается нужда, так это во враче, а не в хорошо запирающейся шкатулке. А что, приятель, где мы с вами в последний раз виделись? Помнится, мы с вами виделись в последний раз при штурме Нюренберга. Я командовал правым, а вы — левым флангом тяжелой кавалерии.

— Нет, — ответил Бюйзе, — одно деловое свидание у нас с вами было уже после этого. Разве вы позабыли о стычке на берегах Рейна? Вы, конечно, помните, как вы меня встретили в то время, как мы вас погнали с этой позиции на горке? О, если бы тогда один из ваших шельм солдат не убил подо мною лошадь, я сбил бы с вас башку, как мальчик сбивает одуванчик маленькой палочкой.

— Верно! Верно! — степенно ответил Саксон. — Я совсем об этом забыл. Насколько мне помнится, мы взяли вас в плен, но вы проломили голову часовому и бежали, переплыв Рейн под выстрелами всего моего полка. Я очень удивился вашему поступку. Мы ведь тогда вам предлагали льготные условия освобождения от плена.

— Да, я помню, — сурово сказал немец, — мне было сделано какое-то гнусное предложение, а я на это предложение отвечал, что торгую только своей саблей, но никак не честью. Наемный солдат должен давать понимать всем, что соблюдает свои обязательства… как это по-вашему говорится… нерушимо. Другое дело, когда кончилась война. Тогда солдат может наняться другому.

— Верно, друг, верно! — ответил Саксон. — Эти паршивые итальянцы и швейцарцы совершенно опозорили наше ремесло. Это такой народ, который готов идти всюду и изменять хоть каждый день, только бы денег побольше получить. Поэтому мы должны быть особенно щепетильными в вопросах чести… А теперь поговорим о другом. Вы прежде, Бюйзе, умели очень сердечно жать своим знакомым руки. Ни один человек в Палатинате не мог сравняться с вами в этом искусстве. Вот позвольте вам представить: это мой капитан Михей Кларк, Покажите ему свое прусское добродушие.

При этих словах Саксона пруссак улыбнулся, оскалил свои белые зубы и протянул мне огромную, загорелую руку. Но как только моя рука очутилась в его руке, он стиснул ее изо всей силы и начал ее жать. Жал он мне руку до тех пор, пока из-под ногтей не брызнула кровь. Рука эта стала влажной и бессильной.

На лице моем отразилось, по всей вероятности, страдание и изумление. Немец, добродушно хохоча, воскликнул:

— Мой Бог! Это суровая прусская шутка, которую желудок английского юноши не может переварить.

— Вы правы, сэр, — ответил я, — я впервые познакомился с этой интересной забавой, и мне хотелось бы попрактиковаться в ней под вашим просвещенным руководством.

— Как, вы хотите еще? Но я думаю, что вы не успели еще опомниться от первого рукопожатия. Ну извольте, раз вы просите, я отказать вам не могу. Я боюсь только повредить вам руку. Вы после этого не в состоянии будете держать саблю.

И, произнеся эти слова, пруссак протянул мне руку. Я плотно зажал ее в своей и, подняв повыше локоть, стал ее сжимать изо всех сил. Я заметил прием, который немец пускал в ход. Он брал верх тем, что сразу сжимал руку противника изо всей силы и тем самым лишал его способности сопротивляться. Я и поспешил помешать ему в этом. Минуту мы оба стояли неподвижные, глядя друг другу в глаза, а затем я увидал, что на лбу у Бюйзе показались капли пота. Тогда я понял, что он побежден. Пожатие его стало быстро слабеть, а рука стала мокрой и бессильной. Я продолжал пожимать. Немец тихим, угрюмым тоном попросил меня отпустить его.

— Черт и ведьмы! — воскликнул он, обтирая кровь, сочившуюся из-под ногтей. — Это все равно что в капкан руку сунуть. Вы первый человек, смогший обменяться честным рукопожатием с Антоном Бюйзе.

Саксон, которого неудача немца привела в веселое расположение духа, произнес, трясясь от смеха:

— Видите, у нас в Англии пиво варить умеют не хуже, чем у вас в Бранденбурге. А что касается этого молодого человека, то я собственными глазами видел, как он схватил французского сержанта и швырнул его в телегу. Сержант был великан, а между тем полетел он словно перышко.