Децимус Саксон ответил на эти похвалы совсем особенным стоном. Таким образом стонали все ханжи, желающие показать свое смущение.

Выражение лица у Саксона было теперь какое-то постное, святое, вел он себя степенно, не без торжественности и то и дело возводил очи к небу или же складывал молитвенно руки. Он проделывал и другие приемы, бывшие в ходу у крайние сектантов. Я прямо не мог надивиться на тонкое лицемерие этого человека. Он так умел входить в роль, что было совершенно невозможно различить в его поведении глубокую фальшь.

Когда Саксон простонал, мне стало на него ужасно досадно, и мне захотелось напомнить ему о том, что я его знаю и что меня-то он ни в коем случае не проведет.

— А рассказывали ли вы почтенному батюшке, — спросил я, — о том, как вы находились в плену у мусульман и как вы храбро защищали христианскую веру в Стамбуле?

— Да неужели же? — воскликнул пастор. — О, я с удовольствием выслушаю ваш рассказ, мэстер Саксон. Я даже не могу понять, как это такой достойный и твердый в вере муж освободился из плена кровожадных и безбожных мусульман?!

— Не люблю я говорить о себе, — ответил кротким и смиренным голосом Саксон, бросая в то же время на меня исполненный яда взор, — пусть рассказывают мои товарищи по несчастью о том, что я претерпел за веру. Это не мое дело. Я не сомневаюсь, мэстер Петтигрью, что и вы на моем месте поступили бы точно таким же образом. Однако в Таунтоне ведут чересчур спокойную жизнь. Теперь еще совсем рано, не больше десяти часов, а во многих домах огни уже погашены. Ясно, что войско Монмауза не добралось еще до Таунтона, а иначе вся долина бы горела костром. Теперь тепло, и солдаты должны располагаться лагерем под открытым небом.

— О, разумеется, армия не могла так скоро дойти до Таунтона, — ответил пастор, — я слышал, что главная задержка заключается в недостатке оружия и, кроме того, люди не знают дисциплины. Ведь вы должны же принять и то во внимание, что Монмауз высадился в Лайме 11 числа, а сегодня только 14. За это время нужно было сделать очень многое.

— Целых четыре дня, — проворчал старый солдат. — Лучшего я от них, впрочем, и не ожидал. Чего ждать, если среди них нет опытных солдат? Клянусь саблей, что Тилли и Валленштейну потребовалось бы менее четырех дней, чтобы дойти до Таунтона. Они бы пошли даже в том случае, если бы вся королевская конница преграждала им путь. Удар надо наносить внезапно и изо всех сил. Однако сообщите нам, досточтимый сэр, что вы знаете про армию. По дороге мы ничего, кроме слухов и предположений, не слыхали. Правда ли, что при Бридпоре Монмауз потерпел поражение?

— Да, говорят, что при этом в городе было кровопролитие. Первые два дня, насколько мне известно, были посвящены вербовке верных, и потом искали вооружения для них. Вы качаете головой? Что же, вы правы. Пятьсот человек кое-как вооружили, и они двинулись вдоль берега под командой Грея из Уорка и юриста Вэда. В Бридпорте этот отряд встретился с красной милицией Дорсета и частью Портмоновского желтого полка. Если верны слухи, сражение кончилось вничью. Грей и его кавалерия вернулись в Лайм очень быстро, но уверяют, что это поспешное отступление произошло не потому, что верные испугались, а потому, что лошади им попались все тугоуздые и всадники их никак не могли сдержать. Вэд, командовавший пехотой, бился храбро и одержал верх над королевскими войсками. В армии все негодуют против Грея, но Монмауз не хочет быть суровым. Грей — единственный аристократ, примкнувший к восстанию.

— Вздор! — сердито воскликнул Саксон. — У Кромвеля было немного аристократов, и, однако, он здорово колотил короля, в армии которого дворян было столько же, сколько ягод в лесу. Если народ на нашей стороне, чего нам гоняться за этими расфранченными барами в париках? Это белоручки и их тоненькие рапиры так же страшны, как дамские шпильки.

— Ну, — возразил я, — если все великосветские франты ценят жизнь так же мало, как сэр Гервасий, то лучших товарищей я не желаю.

— Вот что правда, то правда! — сердечно воскликнул мэстер Петтигрью. — И, однако, несмотря на свое мужество, он одевается в разноцветные одежды, подобно прекрасному Иосифу, и употребляет старинные слова. А сражался он за

Израиль славно. Никто не может сравниться с ним мужеством. Очевидно, у юноши доброе сердце и со временем он сделается избранным сосудом благодати. Не беда, что он теперь запутался в сетях светского безумия и телесного тщеславия.

— Будем надеяться на сей исход, — благочестиво ответил Саксон: — Ну, а что еще вы можете сообщить нам о восстании, почтенный сэр?

— Очень немногое. Крестьяне стекаются в больших количествах, и многих приходится возвращать обратно по недостатку оружия. Все податные земледельцы в Сомерсетском графстве заняты теперь покупкой топоров и кос. Кузнецы завалены работой. День и ночь они куют пики и другие орудия. В лагере, говорят, уже пять тысяч людей, но мушкетами вооружены немногие. Пожалуй, и пятой части не наберется. Насколько мне известно, теперь армия идет на Аксминтер, который защищается герцогом Альбемарлем, в распоряжении которого имеется до четырех тысяч милиции.

— Ну, значит, мы опоздали! — воскликнул я.

— Подождите огорчаться! — заметил Саксон. — Вы успеете навоеваться всласть до тех пор, пока Монмаузу удастся обменять свою шляпу на корону, а кружевной плащ на королевский пурпур. Предполагая, что наш почтенный друг прав, я утверждаю, что сражение под Аксминтером есть только пролог к драме. Вот погодите, когда придут королевские войска под командой Черчилля и Фивершама. Только тогда придется Монмаузу сделать последнее усилие. И это усилие поведет его на трон, или на эшафот.

Разговаривая таким образом, мы спускались по извилистой дорожке, проложенной по восточному склону горы. Перед нами развернулась вся долина, перерезанная точно серебряной лентой. Это — река Тон. В городе мелькали огоньки. На безоблачном небе ярко светил месяц, обливая своими спокойными и тихими лучами прекраснейшую и богатейшую из долин Англии. Перед нами открылось чудное зрелище — красивые замки, зубчатые башни, группы маленьких, крытых тесом домиков, молчаливые поля, засеянные хлебом, темные рощи, из которых мелькали своими огоньками домики, — во всем этом было что-то сказочно-прекрасное, похожее на сон, на мечту.