О, животное аномалокарис относится к самому началу палеозоя, пятьсот сорок миллионов лет назад, отнюдь не эпоха Филиппа Красивого… — новый поклон в сторону собрания. — Аномалокарис — гигантский ортопод, к этому отряду принадлежат сороконожки. В течение долгого времени аномалокариса ученые принимали сразу за два разных существа: находили то один фрагмент останков океанского персонажа, то другой. То считали гигантской креветкой, то предком китовых. Лишь недавно поняли, что два неизвестных субъекта — одно целое; поняли, кто это такой. Теперь установлено, что это крупнейший хищник кембрийского периода; своего рода Юпитер среди прочей фауны кембрия. Какая элегантная мысль: внедрить персонаж кембрия — в Оксфорд! Не находите?

Анна Малокарис сделала широкий шаг по направлению к двери, но инспектор Лестрейд цепкой рукой удержал даму. Лестрейд был человеком апатичным и немногословным, но когда охота приближалась к стадии травли зверя, в инспекторе пробуждался темперамент отнюдь не британский, но свойственный скорее колониальным владениям империи. Движение полицейского было стремительным, хватка железной. Тем примечательнее, что Анна Малокарис стряхнула с локтя руку инспектора одним, сугубо тренированным движением. Инспектор ахнул, потирая ушибленную руку. На помощь Лестрейду пришел Мегре.

— Ну, что вы право, — добродушно сказал комиссар. — Что уж теперь. Ну, сами посудите.

Холмс между тем продолжал:

— Кодовое имя Юпитер и роль агента Юпитера в мире Оксфорда соответствуют положению аномалокариса в мире кембрия. Скрытый, но бесспорный владыка ситуации. Загадочное двуполое существо, находящееся под покровительством философов-позитивистов — это не гипотеза, тут и доказывать не надо, что чайник летает, вот в чем штука! Помните, я говорил, что в колледже заговор? А мне рассказали про «правило чайника». Скажу откровенно, этот убогий силлогизм не стоит брать в расчет. Рассуждение Рассела не выдерживает критики, поскольку самой вопиющей конспирологией является та гипотеза, что предположение о наличии заговора имеет отношение к летающим чайникам. Как связан чайник с тем, что в колледже Святого Христофора — заговор? Какой именно чайник надо найти в случае массовой гибели людей в 18-м году? Большевиков ли искать, вирус ли испанки, или винить разлад в королевских семействах? А все эти явления связаны, господа, но, чтобы понять происходящее, не следует отказываться ни от одной из версий! Понимаете? Заговор — это сплетение всех обстоятельств. Заговор — это и есть история. Стоит сказать, что во всем, что случилось в 18-м году, виноват Ленин, и мы оскорбим Вильгельма, Ллойд Джорджа, Клемансо и огромную армию вирусологов. Но уместный вопрос: какие именно факты выбрать? Их много! Вот, господа позитивисты, случай проявить умение: попробуйте узнать, что именно внутри летающего по орбите чайника — чай или кофе? Искатели истины, придерживающиеся теории летающего чайника и волшебной бритвы! Умеете ли вы, например, произвести эксперимент с фактической стороной вопроса — и отличить мужчину от женщины. Вы, профессор Берримор, любовник данной дамы и отец ее ребенка — вы насколько твердо знаете пол своего партнера?

Хьюго Берримор остолбенел — вот как следует определить состояние позитивиста. Профессор застыл в неестественной позе, подобно жене Лота, обернувшейся на город Содом и превратившейся в соляной столб. Правда, в случае Берримора он должен был бы остаться внутри города. Безмолвный, недвижный, он лишь беззвучно трепетал серыми губами.

— Не расстраивайтесь, Берримор, — сказал великодушный Холмс. — Не вы первый. Ваш учитель Уильям Оккам прожил в браке двадцать лет и не понял, что женат на мужчине. Такое сплошь и рядом бывает с позитивистами. И как разобраться, если на орбите не видишь чайника, а только пар от кипятка? Впрочем, — Холмс выдержал паузу, дав время Берримору, Розенталю и Маркони свыкнуться с чудовищным фактом, — впрочем, для чего же приводить в пример Оккама и его промахи. Все много проще. Ваша, Берримор, оскар-уайлдовская ориентация и не могла способствовать тому, чтобы вы заметили разницу. И, прошу вас, не надо отрицать очевидное. Мегре, — обратился Холмс к парижскому коллеге, — вы совершенно правы в том отношении, что мсье Вытоптов не бежал из Петербурга на философском пароходе и не воевал в Салониках. Он сутенер, завербованный советской разведкой. Но позвольте! Почему вы решили, что его подопечный «Аннетта» — женщина?

Холмс сделал паузу. В таких случаях полагается написать «все молчали»; это звучит банально, когда описываешь общее потрясение. Но молчали действительно все.

Холмс прошелся по комнате, не спеша раскурил трубку, раздумчиво выпустил колечко дыма, передал пачку табака Мегре. Продолжил.

— Что может быть проще. Советский шпион вербует в Париже бывшего соотечественника, сутенера в ресторане. Банально. Сутенера готовят для миссии в Оксфордском университете. С поддельной диссертацией по Пиппе Суринамской и с очаровательной спутницей Анной Малокарис сутенер прибывает в колледж Святого Христофора. Обычное дело. Даму берет под свою опеку сэр Уильям Рассел, глава британских фашистов, германский агент. На даму также обращает внимание философ-позитивист Берримор. Чувства развиваются с тем большим ажиотажем, что Анна Малокарис — мужчина, что соответствует вкусам философов. Рассел и Берримор делают все, чтобы оставить Анну Малокарис в университете, Берримор сочиняет за очаровательного агента статьи, подделывает ее биографию; итак, дама остается. Все это происходит с общего согласия, но знаете ли вы, откуда берется такое согласие?

— Я, например, ничего не знала об этой особе, — брезгливо сказала дама Камилла. — Мужчина? Немец? Какие могут быть договоренности?

— Терпение, — сказал Холмс, — терпение. Сперва я полагал, что мы имеем дело с преступлением наподобие тайны Восточного экспресса, которую раскрыл наш общий с комиссаром друг мсье Пуаро. Помните, Мегре, то дело? Элегантное решение: каждый подозреваемый наносит по удару, в итоге — двенадцать ран. Ищут одного убийцу, а вместо одного убийцы — двенадцать присяжных. И вы, Жюль, — Холмс редко называл Мегре по имени, — и я, мы оба были уверены, что имеем дело с историей наподобие Восточного экспресса. Один плеснул кипятком в фашиста, другой полоснул бритвой начальника, третий засунул в камин конкурента, а ревнивый муж подсыпал яду.

— И что же? — со снисходительной улыбкой поинтересовалась дама Камилла.

— А то, что неожиданно я понял, что случай противоположный, тоже построенный на заговоре, но на заговоре другого рода. Там, в деле Восточного экспресса, фигурировали двенадцать абсолютно разных людей, которые на самом деле движимы одним чувством и принадлежат одной семье. Здесь же, напротив, мы встретили несколько абсолютно идентичных профессионалов, принадлежащих к одной семье, объединенных общим интересом. При этом каждый из членов семьи колледжа совсем не интересуется общим делом. Здесь заговор состоит в том, что все имитируют общий интерес. Нет ничего, что вас объединяет. Кроме одного: желания хранить status quo.

Стоит сказать, что медиевист — сутенер, а не историк, как выяснится, что русский — это поляк. Стоит сказать, что русский — это поляк, и следом мы узнаем, что женщина — это мужчина.

Поэтому решительно никто не хотел смерти фашиста, развратника, карьериста и сноба сэра Уильяма Рассела, поэтому его смерть так взбудоражила колледж. Ничего не должно меняться. И если детектив явился с гипотезой, ему следует напомнить про чайник и бритву. Нет-нет, господа ученые. Здесь не Восточный экспресс, а Западный.

— Браво, Холмс, — это сказал Мегре. — Вы догадались по стихам? У меня мелькнула эта мысль, но поленился идти в библиотеку.

— Лавры делю с вами, Мегре. Первая мысль — ваша! Все происходит одновременно: именно так.

— Одновременно и равномерно фальшиво? — спросил Бенджамен Розенталь.

— Мистер Розенталь, я вернусь к еврейскому вопросу, все же выкурил шесть трубок в библиотеке, наедине с Иосифом Флавием и Талмудом. Действительно, если философ не философ, а фашист не вполне фашист, то и еврей может оказаться не евреем. Все зыбко. Но сперва о поэзии. За последние дни я выслушал несколько лекций по истории гуманизма, послушал специалиста по Данте, прислушивался к стихотворениям, которые читал русский профессор. Наш эмигрант, мсье Вытоптов… Вас не обидит, мсье, если в качестве основной профессии будем отныне указывать «сутенер»? Так вот, наш знакомый сутенер зачитывал строки из различных стихотворений. Заглянув в библиотеку, я понял, что некоторые принадлежат противникам Советской власти, а другие, напротив, сторонникам власти. Между поэмой пролетарского автора «Девушка и Смерть» и стихотворениями опальной поэтессы, скажем волнующими строками: «руки сжала под темной вуалью», — разницы практически не существует. Не странно ли? Я продолжал искать и в провансальской поэзии набрел на идентичные строки. Это меня насторожило. Сперва я подумал: если советское и антисоветское похоже до неразличимости, то по каким признакам сами авторы различают свои гражданские позиции? Но в дальнейшем я должен был спросить так: если факты (а стихи есть факты, не правда ли?) столь схожи, то как определить их различие? Я просмотрел — возможно, излишне бегло, но я старался, джентльмены, — поэмы Петрарки и с удивлением нашел много общего как со стихотворениями Горького, так и со стихотворениями Ахматовой.