Уже на следующий день, когда оба огребли по полной, ибо их отсутствие все же не осталось незамеченным, и задницы еще чесались от крапивы, ребята вновь собрались гулять, и вновь ноги сами принесли их к кладбищу. Сегодня там трудился местный сторож, дядька Иван.
– А что, Валька уже ушла? – спросил Серега, как самый бойкий. Ему девушка очень понравилась, и он хотел и днем с ней поболтать…
– Какая Валька? – вздрогнул по утру еще сонный, неопохмеливший и злой мужичок.
– Ну девушка, у вас тут ночью работает, сторожем.
– Нет у нас ночных сторожей, вы что-то путаете, ребята… Впрочем… Он немного постоял, задумавшись, и потом махнул мальчикам, мол, пошли со мной. После недолгого плутания по тропам и тропинкам, мужик показал им одну оградку, чистую и опрятную, ни травинки, ни листика, а с надгробия глядит строгая женщина в белом платке.
– Валентина Петровна Воеводина, – было написано на памятнике.
– Ничего себе, – открыл рот Ромка, – это же… Но Серега ткнул его под бок и оба замолчали. Надолго. Женщина с фото была старше, но все же не настолько, чтобы совсем нельзя было узнать ту самую девушку, которую они встретили.
– Эту видели? – мужик оказался догадлив, – ничего, ничего. Не бойтесь. Я ее тоже видел. Ох и хороша девка была, красивая, ладная, и аккуратная, страсть. По соседству жили, ну и общались. Поездом ее переехало. Давно уже, лет двадцать как. И что интересно, никто к ней не ходит, а могилка чистая. Вот что значит, аккуратный человек. Она тут навроде Хозяйки, я днем слежу, а она ночью. Только она по мёртвым больше, чтоб лежали себе, не барагозили, но и живых, коли не по нраву ей, так пуганет, драпать будут, мама не горюй. Так что, вам считай повезло. Легко отделались.
Уже на обратном пути ребята припомнили массу деталей, на которые ночью и внимания не обратили. Как то, что комары на Валю не садились, а ведь их мало что не сожрали, и стояла то она в полный рост, разговаривала, мужички с собакой, должны были по любому увидеть, но не увидели же, и много чего еще…
– Слушай, Ром, а что она тебе сказала вчера на кладбище, ну на ухо.
– А, – отмахнулся мальчик, – ерунду какую-то. Что-то вроде того: опасайся хромого мужика в красном пиджаке, на стрелку не ходи, волынку не трогай.
Вот бред то! Кто у нас носит красные пиджаки, какая еще белка со стрелкой, и не собираюсь я ни какую волынку трогать, я вообще не знаю, что это такое!
– А тебе что она сказала? Тоже типа того: туда не ходи, с тем за ручку не здоровкайся?
– Ну да. Типа того.
Серега натужно рассмеялся и пнул камешек. Он еще не знал, что любое событие, любое слово – камешки на дороге жизни, вроде бы малы и незначительны, но придет время, и каждый сыграет свою роль.
P.S. А замуж меня всё же взяли. Через несколько лет. Но это уже совсем другая история.
Как в деревне быка хоронили
«…Скотина, если она и в жизни была «скотиной», то уж в посмертии от нее трудно ожидать чего-то другого». Бабайка
– Это точно свежее мясо? Бабайка скептически поджал губы.
– Свежее, свежее. Не сомневайся. Правда кот под столом, успевший тишком этого самого мяса отведать, всем своим нутром показывал, насколько я ошибаюсь. Теперь еще и за котом убирать. Ну что поделать, случались, как говорит Бабайка, со мной оказия. Начисто отбило нюх. Толи простыла, то ли что. Но не аппетит же. Поэтому пришлось топать на базар и закупиться провизией. Я, конечно, подозревала, что скидка в 90% это не очень хороший показатель для мяса, но продавец был убедителен, очень убедителен. И такой красивый. В смысле, продавец, а не мясо. Ну я и купила. Купилась. Теперь придется выкручиваться. А то же ведь засмеет.
– Да это я на холодец. На холодец только такое и берут. Сейчас я его быстренько замочу и потом варить, и варить. Я плюхнула мясо в кастрюлю и спешно залила водой, чтоб больше не лезли. Наглые. Прожорливые. Морды.
Сдох в деревне бык. Паскудная, надо сказать, была скотина. Никому проходу не давала. Официально бык принадлежал цыганам, но пасся, где хотел и когда хотел. Кто ж ему запретит, эдакой бодучей сволочи. Бывало, идет народ себе утречком по первой то зорьке. На работу или на покос, смотря какой день. А он с горы увидит и несётся, а туша килограмм триста, не меньше. И тут уж, как говорится, спасайся кто может. Чего он только не вытворял. Жену председателя загнал на лозину. А лозина то хрупкая, а жена то – нет, да еще дерево это аккурат над рекой росло. Сучок то возьми и отломись. Ору было… Мужики приходили под окна, слушали, учились. Такие матюги выдавала, заслушаешься. Вот что значит учитель русского. Сколько раз вся деревня просила Ваську, цыгана этого: убери быка, или на привязь посади, или в загон. А он только руками разводит. Сам боится. Эдакую махину ни одни загон не удержит, ни одна цепь. Особенно если коров почует. Коров чуял тот очень даже хорошо. И своих, и чужих. Если в стадо придет, надоев не будет, коровам проходу не даст, пастуха на дерево загонит, а бычкам, кому бок пропорет, кому рог сломает.
А тут значит, пропал бык. День нет, два нет. Всё уж думали, цыган продал его на мясо или племя. Нет. Васька сам в шоке, куда, говорит, девался? Нашли… Ребята полезли в ручеёк купаться, там и нашли. Ручей то махонький, курице перешагнуть, не то, что быку, но берега крутые и топкие. На этом и погорел. Шею себе свернул, зараза.
Радости было… Первые пять дней. Ага. Пока вонять не начал. Тут дошло до всех. Эдакая туша и вони даст изрядно, рыбу в ручье потравит, а там караси, щуки, жалко. Собак опять привлечёт со всей округи. Да и вообще, неприятно. Выходишь так вечерком свежим воздухом подышать: сирень цветет, комарики жужжат, мелодично так, в одной руке кружка с чаем, в другой пирожок. Красота. А тут бык… И сразу вечер перестает быть томным. Словом, быка надо убрать. Так и постановили на общем деревенском собрании. На Ваську глянули, а тот сразу:
– Не мой бык. Не мой. Приблудился откуда-то. Чего сразу я?
– Да ведь у тебя в стаде пасся! Забыл, что ли?
– Не знаю ничего, ничего не знаю!
Председатель только рукой махнул.
– Ну лошадь хоть дай…
– Лошадь дам в прокат. Гони сто рублей.
Вот ведь жук! Но дали. Собрались и дали. Звездюлей. Ибо, если скотина твоя, то имей совесть за ней следить, и утилизовать, если такая надобность возникнет.
Председатель ушел в соседнее село за трактором. Пришел только под вечер. Распаренный и злой.
– Ну нет, говорят, тракторов и всё тут. Посевная. Самим нужны. Даже ломаного нету. А быку плевать. Есть там трактор или нет. Лежит себе воняет, чем дальше, тем больше. Ну что сказать, паскуда, она и после смерти… Не фунт пряников.
Всё ж таки пришлось у цыгана лошадь брать. Как вывел ее, все и ахнули.
– Хороша…
Две кости и стакан марганцовки.
Эту сдыхоть пора уж на живодёрню гнать, не то, что пахать на ней или быков вытаскивать.
– Другой нету! – рявкнул ушлый мужик и захлопнул калитку.
– Мда. Хоть бы две дохлятины не сообразовались в процессе этого мероприятия, – думал председатель, запрягая Маруську.
Маруське было всё равно. Опустив глаза, мерно жевала она жвачку и иногда протяжно вздыхала. Жизнь она прожила долгую, полную сельских забот, так что было ей всё равно, что пахать, что дохлых быков вытаскивать… Пока, собственно, не подъехали к нужному месту. То, что место нужное, Маруська поняла сразу. Ее кнутом – а она хвостом. Еще чуть-чуть проехали, и вообще встали. Мордой крутит, глаза бешенные, рвется с повода, запах-то чует. Потом вообще, как дала задом, председатель и свалился. А лошадь галопом, галопом. Вот тебе и старушка. Стимул бы…
Делать нечего, пришлось обходиться своими силами. То есть силами всех деревенских мужичков.
Собрались, как на гуляние. Бабы, девки. Все нарядные. Всё ж таки, не каждый год такое событие, дети, собаки. Дети ревут, мамок за юбку дергают. Страшно им на дохлого быка смотреть, но и любопытно тоже. Прям разрываются бедные от чувств. Бабы семечек нажарили, мужики самогону… Тоже нажарили, по пару стопок тяпнули для храбрости и силы, потом уж морды тряпками обмотали. Идут. Бык их смиренно дождался. Не… Никуда не сбежал. Только воняет, скотина. Ну тут уж говориться, какой спрос.
