– Блондинкой была, – Вздыхала Вера Павловна, проводя щеткой по коротким темно-красным волосам, безнадежно испорченных «химией».
Теперь Вера Павловна, хоть и рассталась с молодостью, но зато приобрела кое-что другое. Солидность, статус. Зам директора по ахч крупного металлолитейного завода, это вам не какая-то секретарша. Это Должность. Именно так. С большой буквы. Ибо имела она доступ ко всем материальным запасам того самого завода, доступ к складам его, кладовкам и кладовочкам, к материалам и спецовке, которая списывалась не вовремя, не по нормам и выдавалась ею так редко и скупо, и с таким выражением лица, словно это был последний кусок хлеба в блокадном Ленинграде. А заодно умела она обстряпать всё так, что деньги, направленные руководством, которое в данным момент находилось на пмж за границей, направлялись куда-угодно, только не на покупку собственно спецовки, и уж тем более не на ремонт ветшающих год от года цехов и бытовок.
Рабочие, конечно, возмущались. Но начальство оно вон, где, а Вера Павловна она туточки, рядом. А с бухгалтерией и административно-хозяйственной частью дружить надо. Это всем известно.
Так Вера Павловна и сказала Степанычу, который уже в пятый раз приходил просить ватники и телогрейку, дескать носить нечего. А за свои брать, это никаких денег не хватит. Вера Павловна поджала губы, давая понять, что и сегодня у него ничего не выгорит.
И главное, права она, по закону то. По закону, он должен вначале старое сдать, подписать акт о списании изношенной спецовки, а уже потом подать заявление на получение новой.
– Ну нет у меня старой, Пална! Ты же знаешь, – разводил руками незадачливый мужичок, – нету! О том месяце, помнишь цех загорелся, так я в ней и тушил, а после от нее все, что осталось, пол рукава и штаны в дырках. Там нести нечего. У меня ж ползавода в свидетелях. У меня ж… – тут Степаныч не выдержал, сунул здоровенный кукиш под нос вредной бабе, – Во! Мозоли трудовые и ожог. Второй, промежду прочим, степени.
Кукиш ему в деле не помог, а наоборот только ухудшил ситуацию. Нежное женское создание к кукишам было не приучено и потому совершенно по-медвежьи рявкнуло:
– Сказано тебе. Без списания старой, новую не дам! Всё!
Окошечко ахч захлопнулось, чуть не стукнув Степаныча по носу.
– Вот же вредная баба! С чувством высказался мужик и пошел в цех, искать утешение в припрятанной за верстаком бутылке.
«Вредная баба» сердито загремела ключами и тоже стала собираться домой. Спецовка у нее была, именно что в прошедшем времени, и она благополучно сплавила ее на сторону. Через брата мужа, пятые-десятые руки, получив наличными аж целых 50 рублей. По тем временам сумма хорошая. Рижскую стенку можно купить. Не за одну спецовку, а за десять, но можно. Она уже и договорилась и очередь подошла, а деньги они вот только сейчас появились и приятно хрустели в кармане. А тут этот…Со своей формой. Совесть вяло трепыхнулась где-то на уровне необъятной Вериной груди, но быстро замолчала.
– Не мы такие, жизнь такая! – поджав губы, сообщила сама себе Вера и пошла на остановку. Вообще-то, когда в кармане такая сумма, надо бы вызвать такси. И муж тоже говорил утром, но таксисты нынче тоже люди ненадёжные, неизвестно куда завезут, да и денег жалко. Дерут не по-божески, пятерку, а то и семь рублей. А тут ехать три остановки всего.
Автобуса не было. И полчаса, и час. Вероятно, сломался, или забастовка. Во времена нынешние забастовки были частыми, бастовал то завод, то другой, то таксисты, то коммунальщики.
– Безобразие! – сказала Вера Павловна сухенькой старушке на остановке.
– Безобразие, – откликнулась та, и закачалась взад-вперед, всем своим тщедушным тельцем подтверждая, вот, мол, какое безобразие.
Нетрезвый мужичок икнул и присоединился:
– А йа об чем говорю. Водка по рублю двадцать, это што, это же ж? Ррррразворрровали, прррропили… На этом слове он икнул и начал заваливаться на старушку.
Вера Павловна махнула на них рукой и пошла пешком. Дама она была солидная, весом давно уже за сотню, плюс сапоги. Сапоги хорошие, кожаные, шитые на заказ, но вот беда, на каблуке. Каблук сантиметров пять, не больше, но по зимнему скользкому времени и это много.
Дорога шла вдоль жилых кварталов, но квартиру Вере Павловне дали не так давно, в новом ра йоне, а располагался он за небольшим парком. То есть планировалось, что это будет парк с аллеями и беговыми дорожками, но, как всегда, планы и реальность сильно отличались друг от друга. Деньги на парк тоже осели видимо у кого-то в кармане и потому сейчас это был просто пустырь, где тут и там, укором всеобщему разгильдяйству и коррупции, торчали ржавые остовы детских качелей и турников. Иногда здесь тусили подростки. Поэтому вместо роз здесь валялись «розочки» да хрустели под ногами осколки стекла.
Вера Павловна ускорилась. «Парк» хотелось пройти побыстрее, но вот сапоги…Да еще сумка. Как всегда, не удержалась и набрала в заводской столовой котлет и булочек. Ей, как директору по ахч, давали с такой скидкой, что можно смело сказать – даром. Сумка тянула вниз, сапоги разъезжались в стороны, хотелось писать и тут:
– А ну сидеть, сссс…ка!
Вера Павловна села. Послушно и честно, прямо, где стояла, в сугроб. Плавно опустила сумки и схватилась за сердце. Потом вспомнила, что сердце слева и переложила руку. И главное то, темно и никого не видно.
– Ну всё, – пронеслось в голове, – это бандиты, сейчас и деньги отнимут и честь. Деньги было особенно жалко. Между тем невидимый голос продолжил:
– Совсем от рук отбилась! Бессовестная. Сейчас я тебя!
Вера Павловна в слезах закивала головой, готовая каяться в чем-угодно. Отбилась, отбилась, так и есть. Ой, да не уж-то узнали про ее махинации с бухгалтерией, да не уж то про счет представительский, который они с главной бухгалтершей честно попилили поровну. А ведь денежек там было поболее. На пять стенок хватит. Так ведь ненужные они, эти денежки, лежат годами на случай, если вдруг да нагрянет, делегация из Китая, или еще откуда. Делегаций не предвиделось, а сыну надо было поступать, да так, что б потом в армию не идти. Словом, грехи за ней водились.
– Ну?! – рявкнул голос, – чего расселась? Ползи теперь. Быстро! Вера поползла, давясь слезами и соплями, поползла. Где-то там остались сумки, а в сумках пирожки с печенью и котлеты. Но жизнь-то дороже. Только об этом женщина сейчас и думала, только об этом.
Всё. Всё. Если выживу, никогда больше, вот те крест, всё по чести будет. Только бы помог кто, заступа бы какая…
Но тропинка, как на зло, была абсолютно пуста. Вечер выдался холодный, морозный. Даже оторвы-подростки не спешили сюда на ежевечерние посиделки. А голос был тут, рядом. Невидимый бандит следил за Верой так, что она боялась и голову то поднять, не то, что рассмотреть его.
– Влево, – командовал он, – теперь вправо. Вера ползла, команды сменяли друг друга. Голос требовал то лечь, то встать, сидеть, ползти. Женщина измучилась совершенно. Руки одеревенели даже в перчатках, один каблук отвалился. Слезы замерзали на щеках и ресницах, пальто расстегнулось и волочилось по земле сломанными крылами.
Наконец лесок поредел и показался Верин дом. И балкон. На балконе курил супруг.
– Васенька! – она бросилась бежать без оглядки. Преследователь молчал уже минут пять. Только на пороге подъезда рискнула оглянуться. Но за ней никого не было. Там, где-то вдалеке, неспешно прошли две тени. Мужик нес поводок, собака тащила палку. В квартире Вера Павловна накинулась на мужа, как гарпия:
– Пень волосатый! Встретить не мог?! Такого страху натерпелась, чуть сердце не разорвалось. Сумки бросила.
– А что случилось? Муж меланхолично отхлебнул чай.
– Маньяк напал!
О маньяках в то время говорили мало, по телевизору так и вообще ничего, но информация просачивалась, из уст в уста, от одного дома к другому передавали страшные рассказы про скопинского маньяка, «мозгаз» и Чикатило.
Муж заволновался:
– Да Бог с ними с сумками, Верочка. Сама то как? Жива? Не успел он тебя?
