— А она знает, куда ты от нее пошел?

Спросивший засмеялся.

— Дурак я, чтобы сказать ей, — ответил Борис. Молодые люди громко захохотали.

— А вы, господа, откуда?

— Мы — от тети, с именин.

— Весело было?

— Кой черт. В цензуру, фанты, шарады и летучую почту с гимназистками играли.

— Фанты были с поцелуями?

— Без. Ломались девочки.

— Скажите пожалуйста, невинные. Вот поэтому я не люблю иметь дела с такими девицами. Хорошо, по крайней мере, накормили вас?

— Не очень. А вот летучая почта, которую я получил. Послушай, что мне написала Адель: "У вас такое скромное и наивное лицо. Вы — мой идеал и я вас люблю". Ха, ха, ха! Да!.. Там были два студента и говорили о Горьком. Понимаешь? Они возвеличивали его до небес. А я здорово обрезал их. Мишка, помнишь, как я обрезал их? Я сказал им: "Что — Горький? Горький купил себе дачу за 300.000 рублей".

— А Толстой разве лучше? Тоже говорит, что надо быть совестным человеком, а сам не подарит никому своего имения.

Надежда Николаевна подняла на молодых людей свои умные глаза и слушала их с презрительной улыбкой.

— Э! Они все такие, эти писатели, — махнул рукой Эстергази. — Теперь только деньги, деньги и деньги… Правда, Мишка?

— А вы где были?

— В парке.

— Весело там? Я давно уже там не был. Три дня.

— Не очень. Безголосые шансонетки. Хороша одна Ленская. Как она удивительно поет:

Ах, бррранд-майоррр!

Когда в ударрре,

Ты на пожаррре,

Качай, качай!

— Ты знаешь, что я тебе скажу? Если бы Ленская бросила шантан и взялась за обработку голоса, она могла бы поступить в оперу.

— Ленька! Склизко-потерянный! Был у Марьяшеса^[17]?

— Был.

— А с какой девочкой ты вчера в 2 часа ночи ехал на извозчике по Преображенской улице?

— А что? Хорошенькая?

— Невредная. Кто она?

— Работает на фабрике. Я вчера познакомился с нею на народном балу и мы поехали ужинать. Приезжай в будущее воскресенье на бал. Там очень весело.

— Обязательно приеду. Скажи, твоя сестра еще в Одессе?

— Нет. Уехала.

— Куда?

— В Женеву.

— Чего? Дома ей плохо, что ли?

— Спроси ее. Говорит, что хочет быть самостоятельной.

— А знаешь, сколько мы положили вчера за ужин у Корони? 43 р. 75 к.

— Господа! Как вам нравится история с принцессой Луизой?

— Скандал на всю Европу.

— А Жирон этот — хороший арап. Он, должно быть, одессит.

Молодые люди опять захохотали.

— А я познакомился вчера с одной дамой. Вот — богатая (эффектная) женщина.

— Кто она?

— Жена одного моряка.

— И что же?

— Мы вчера с нею обедали в отдельном кабинете.

— Ой, Уксус! Смотри! Узнает муж, печенки отобьет тебе. Моряки не любят шутить.

— А это что? — и Уксус, плюгавенький юноша с грудью, в которой в настоящем году не хватало пяти сантиметров, необходимых для солдата, показал кулак, величиной с фигу: "Сунься, дескать, этот муж".

— Ты отчаянный, — заметил ему Миша.

— Сеня, у меня к тебе просьба.

— Какая, Миша?

Миша вынул бумажник, порылся среди 25-рублевок и сказал:

— Возьми два билета на благотворительный вечер. Этот вечер устраивает моя кузина.

— Отскочь!

К молодым людям подошла Сима Огонь.

— Это что за билеты? — спросила она.

— На благотворительный вечер. Может быть, возьмешь? Они недорогие, по 8 рублей.

Сима выпятила нижнюю губу и ответила:

— Плевать хотела я на ваш благотворительный вечер.

И она повернулась к ним спиной.

— А вы слышали новость? Гриша женился.

— Неужели? Царствие ему небесное!

— Мир праху его!

— Хорошее хоть приданое он взял?

— Ничего. 15000 рублей и большой гардероб.

— А девица ничего?

— Как все одесские девицы. Хорошо танцует, говорит немножко по-французски и играет "шандатон" (Chant d’automne) Мендельсона.

— Ха, ха, ха! А когда твоя мамаша уезжает в Франценсбад?

— Не знаю. Хотел бы, чтобы поскорее. Можно будет водить к себе девочек.

Уксус, желая порисоваться, вынул из портфеля сотенную и стал махать ею перед носом чешки. Та с жадностью стала ловить обеими руками сотенную.

— Эй! — крикнула Уксусу Матросский Свисток.

— Что? — спросил он.

— Никогда не следует показывать денег голодному человеку.

— Почему?

— Потому что он глотку прокусить может.

— Глупости!

Молодые люди до того увлеклись разговорами, что забыли про девиц.

Хозяйке это не понравилось, и она послала к ним Антонину Ивановну.

— Молодые люди, — обратилась к ним экономка. — Нечего греть стулья. Будет разговоры разговаривать. Занимайте барышень. Видите, как они скучают. Велите что-нибудь играть.

Молодые люди вздрогнули, вспыхнули до корней волос, прервали разговоры, разбрелись по залу и присоседились к дамам.

В зал, между тем, не переставали входить все новые и новые "пассажиры".

В час ночи ввалилась компания из 15 человек в сюртуках и белых галстуках. В центре их находился маленький человечек в синих очках и с большой плешью. Он был также в сюртуке и белом галстуке.

В правой руке у него покоились какие-то папки.

Мужчина сей был юбиляр. Он верой и правдой прослужил 25 лет в качестве бухгалтера у своего патрона, не нажив ничего, кроме катара желудка и кишок.

Товарищи его по конторе и приказчики чествовали его сегодня с 8 ч. вечера у Шаевского в кабинете, а потом притащили сюда. В одной папке у него лежал длинный адрес, написанный выспренним языком и восхвалявший его — бухгалтера — доброту, и группа всех служащих, художественно исполненная фотографом.

Антонина Ивановна моментально забрала в свои руки всю эту компанию и сплавила ее в кабинет, где для нее уготовано было пиво и прочие спиртные напитки. Ушел в кабинет вместе с цыганкой Розой, Тоской и Бетей Вун-Чхи.

В зале сделалось скучно.

— Давай танцевать болгарскую, — предложил Борис Мише.

— Есть такой разговор.

Борис поднялся с своего места, подкатил высоко новые брюки, чтобы не испортить их, и подмигнул глазом Максу. Макс грянул болгарскую.

Борис озарился светлой улыбкой, положил руку на плечо Мише, тот положил ему на плечо руку, и они артистически стали откалывать болгарскую.

— Борис! — крикнул Уксус. — Я сейчас позову твою невесту. Пусть посмотрит на тебя.

— Плевать, — ответил Борис.

В самый разгар болгарской в зал ввалилась компания блестящих студентов с хлыстами в руках, обтянутых белыми перчатками. От них сильно несло фиксатуаром, ангруазом и духами "Тебя, мой друг Коко, я долго не забуду". Они приехали с артиллерийского бала и слегка пошатывались от принятой вовнутрь немалой дозы крюшонов и донского.

Приход их наделал сенсацию. Девицы сорвались со своих мест, как перепела, вспугнутые выстрелом, и завизжали:

— Павочка! Жожка! Вольдемар! Аполлон!

Блестящая молодежь расплылась в улыбку и раскрыла объятья.

— Зина! Божество мое! Свет очей моих! Святыня моя! Шура-Эфиоп!

— Противный, гадкий! Где пропадал?

— Занятия все. Уроки, лекции.

— Рассказывай. У Макаревича^[18] пропадал.

Новые кавалеры внесли большое оживление в общество. Они острили, сыпали афоризмами, латинскими фразами, анекдотами.

Один громко напевал:

Эльза

Мила донельзя!

Альма

Нежна, как пальма!

У Матрешки

Ножки-крошки…

А пассажиры все прибывали.

Явились два заграничных студента — один из Дюссельдорфа, другой из другого какого-то "дорфа", в маленьких зелененьких шапочках на макушках и с радужными лентами поверх глаженых рубах. В зубах у них торчали коротенькие трубочки, и они переговаривались по-немецки: