— Какой порядочный дом?

— Разве ты не знаешь? Постой. Я сейчас расскажу тебе.

Старуха подвинулась к ней, взяла ее за руку и стала знакомить с «порядочным домом». Она расписывала его яркими красками.

— Настоящий рай. Кушать там дают столько, что можно лопнуть. Обращение, как с родной дочерью. Всякий почет и вважение.

Надя слушала ее со вниманием, краснела, и когда та кончила, спросила с замиранием в голосе:

— А не страшно там, бабуленька?

— Страшно? Ха, ха, ха! Ты думаешь, что будешь там одна? Там — сорок барышень и никому не страшно. А как там весело. Всю ночь играет раял. Какие там почетные гости бывают! Молодежь, скубенты, господа с эполетами, купеческие дети, аристократы, писари, конторщики, прапорщики, агенты, чиновники…

Старуха расписывала целый час и убедила Надю поступить «туда».

— А как быть с детьми? — спросила Надя.

— Детей можно отдать кому-нибудь на воспитание. Будешь платить 5–6 рублей в месяц.

Надя согласилась.

* * *

Спустя два дня Надя стояла посреди большой комнаты со старинной мебелью перед баллонообразной дамой-мастодонтом без шеи и тальи. Это была хозяйка «порядочного дома».

Дама сидела в желтом атласном платье, стрелявшем и лопавшемся по швам при каждом ее повороте, с большой брошью, покрытой эмалью и тяжелой цепью на груди, за столом возле самовара и чистила жирными, короткими пальцами, залитыми золотом колец, мандаринку.

По левую сторону ее сидела знакомая старуха с зонтом промеж ног и жадно хлебала горячий чай из большой чашки. А по правую сторону стояли — здоровая женщина, настоящий гренадер, с грубым мужским лицом, неопрятная, растрепанная, со связкой ключей на боку, и рядом с нею — молодая девушка в нижней красной фланелевой юбке с черным рисунком, в белой кофточке и с распущенными темными волосами.

Девушка среди этого великолепного трио — женщины с ключами, старухи и хозяйки — выглядела затравленным и беспомощным зайцем.

Надю сразу потянуло к ней и она почувствовала большую жалость. Девушка была нежная, худая. Лицо у нее было белое, как картофель, вялое, сонное. Казалось, что она не спала несколько суток.

Она еле держалась на ногах, глухо покашливала и большими черными испуганными глазами глядела на хозяйку, которая, глотая, как устрицы, кусочки мандаринки, пилила ее:

— Ах ты, такая-сякая. Я тебя взяла с улицы в порадошный дом, сделала из тебя порадошную женщину, а ты еще задаешься и шкоды делаешь мне. Вчера бонжур от лампы поломала, сегодня — стакан.

Глаза девушки вспыхнули на секунду злым блеском.

— Потом, что это за мода плакать, когда гости в зале? Плачь, черт с тобой. Я никому не запрещаю плакать. Все это знают. Плакать можно, только не в присутствии гостей. Когда гостей нет, можешь плакать даже целый год. Антонина Вановна! — обратилась хозяйка к женщине с ключами. — Не церемонтесь с нею. Если она сделает еще одну шкоду, — по морде ее.

— Слушаю, хозяйка, — басом ответила Антонина Ивановна.

Ответив, она звякнула ключами и надулась, как индюк.

— А теперь убирайся с глаз моих, — закончила хозяйка.

Девушка, не промолвив ни слова и не переставая покашливать, убралась с глаз хозяйки.

— Дрянь паршивая, — напутствовала ее хозяйка и отправила в рот одну за другой две ложечки клубничного варенья.

Надя во время разговора хозяйки нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и поглядывала то на хозяйку, то на факторшу. Она хотела, чтобы почтенная и обаятельная дама удостоила наконец ее своим просвещенным вниманием. Факторша, заметив ее нетерпение, робко кашлянула и спросила хозяйку:

— Так что же вы скажете насчет нее?

Хозяйка подняла голову, посмотрела на факторшу своими маленькими зелеными глазами, глубоко зарытыми в больших яблоках жира, а потом — на Надю. По телу у Нади пробежала холодная дрожь.

Она почувствовала, что эти маленькие глазки шарят по всему ее телу и нащупывают ее со всех сторон.

— Как насчет нее? — повторила лениво хозяйка. — Честное, благородное слово, не знаю, что вам сказать. Опять девушка. И откуда столько берется их? Каждый день мне приводят по 40 девушек. А разве можно принять всех? Разве у меня благотворительное заведение? Позавчера только одну приняла. Как ее звать?… Я забыла…

— Еленой! — пробасила Антонина Ивановна.

— Да, Елена… Пришла, знаете, упала передо мной на колени, целовала руки и ноги и плакала: «Тетенька, голубонька, возьмите меня, а то пропаду с голоду, под поезд брошусь. Второй день во рту хлеба не имела. Не допустите до греха». Ну, что было мне с нею сделать, скажите пожалуста? Вы ведь знаете, какое у меня слабое сердце. Я приняла ее. А тебе сколько лет? — спросила хозяйка Надю.

— 27.

— А ты здорова? Грудь у тебя крепкая? Я тебя спрашиваю за грудь потому, что у нас тут дома три чахоточные девушки. Видели дрянь, которая была здесь? — обратилась хозяйка к старухе. — У нее чахотка, чтоб она не дождала до завтра. Представьте себе мое положение. Приходит хороший, благородный фуч (гость), говорит с нею по-деликатному, а она в платок кровью харкает.

— У меня грудь крепкая, — успокоила ее Надя.

— Ну и слава Богу. Оставайся. Насчет жалованья, посмотрим. Если гости не будут жаловаться на тебя, я не обижу. А ты не танцуешь?

— Не танцую.

— Вальц не танцуешь?

— Нет.

— А шмарконд?

— Шакон, — поправила хозяйку со смехом Антонина Ивановна.

— Пусть будет шмарконд, — согласилась хозяйка.

— Нет, — ответила опять Надя.

— Что же ты танцуешь? Полонез, падеспань, мазур, бешеный кадрель (болгарскую)?

— Нет.

Хозяйка тяжело вздохнула и сказала старухе:

— Видите? Берешь их в порадошный дом с улицы совсем неграмотными. Ничего не умеют. Кушать только умеют. У тебя аппетит хороший? — спросила она Надю и беззвучно рассмеялась.

Старуха и Антонина Ивановна тоже рассмеялись. Надя улыбнулась и ответила:

— Аппетит у меня небольшой. Я мало ем.

— Ну хорошо, хорошо. Кушай себе на здоровье. Ты у нас потолстеешь. Видишь, какая я толстая. Пожалуста, Антонина Ивановна, научите ее танцевать, а то срам. Придет фуч, попросит ее танцевать, а она не танцует. А почему у тебя?… как тебя звать? — обратилась она опять к Наде.

— Надей.

— Почему у тебя, Надя, такое скучное лицо? У нас нельзя скучать. Наш дом веселый и все должны быть веселыми. Ну-ка, засмейся.

Надя засмеялась.

— Ну вот. Так. Надо постоянно смеяться. Кто смеется, тому легче живется. Антонина Ивановна, покажите ей комнату. А ты, Надя, во всем слушайся Антонину Ивановну. Она экономка наша и у нас вроде генерала и министра.

Надя кивнула головой, а Антонина Ивановна, надувшись еще больше, подмигнула ей глазом и пошла к дверям.

Надя пошла за нею.

— Ну и морока с ними, — сказала старухе со вздохом хозяйка и отправила в рот еще две ложки клубничного варенья.

XIV

ЦУККИ

Антонина Ивановна провела Надю через темный коридор, наполненный удушливым запахом светильного газа, в предназначенную для нее комнату.

Комната была недурно обставлена, но грязна и не убрана. На широкой железной кровати с медными решетчатыми спинками против дверей лежало скомканным шелковое одеяло, а на полу — окурки папирос, обгорелые спички, две пустые бутылки и пробки.

— Вот ваша комната, — сказала Антонина Ивановна.

Надя кивнула головой. Антонина Ивановна быстрым движением руки поправила на умывальном столике в углу кувшин с отбитой ручкой, подобрала с пола бутылки и добавила:

— Комнату эту раньше занимала одна полька, Марина. Вот она, — и Антонина Ивановна указала на кабинетную карточку, стоявшую на подставке, на туалетном столике, среди целой коллекции пустых коробочек, склянок и бутылочек.

Надя сняла со столика карточку вместе с подставкой и с любопытством стала разглядывать свою предшественницу. Она была красивая шатенка с умным улыбающимся лицом и длинными, пышными волосами.