Никому не сказав о своей беременности, я жила дальше. Тошнота и головокружение быстро прошли, я смогла вернуться в нормальный ритм жизни. Никто не замечал округлившегося живота. У меня получалось удачно его скрывать.

Помню, как почувствовала первые шевеления внутри своего тела. Это было так страшно и так волнительно. Сразу догадалась, что это он. Мой ребенок пинается.

Еще порядка трех месяцев я была тихо счастлива, что теперь не одна. Мне удалось найти очередную подработку и это тоже вселяло надежду, что все может получиться.

Но скрывать беременность дольше не представлялось возможным. Несколько бессонных ночей я подбирала слова, чтобы рассказать обо всем бабушке. Мне удалось узнать, что на аборт точно отправить не смогут, срок уже большой. Им придется принять мой выбор.

Наивная!

Узнав о моей беременности, бабушка была в шоке. Она кричала на меня, плакала. Разочарование в глазах деда я никогда не забуду. Он просто перестал со мной разговаривать. Насте запретили ко мне подходить.

А меня? Меня снова выгнали из дома. Отправили к матери, чтобы она принимала решение, что делать со мной дальше.

В тот дом я ехала, будто на казнь. Если до этой минуты единственным страхом был только отчим, то сейчас я не за себя боялась, за крошку, что чувствует мое настроение и активно толкается в животе, спрятанном под дутой курткой.

– Что опять случилось? – мама спросила с порога.

– Я беременна, – честно ответила ей, сняла куртку и продемонстрировала живот.

– Твою мать!!! – выругалась она.  – Миша! – зовет отчима. – Ты посмотри на нее! Лина, ты… Да я не готова еще бабушкой стать! Ты сдурела? Почему раньше не сказала?!

Я прошла на кухню, села на край дивана. Отчим волком кружит вокруг меня давя своим ненавидящим взглядом. Мужчина тяжело дышит. Его ноздри дергаются. Мне страшно. Я прикрываю от него живот, обнимаю его руками.

– Нет. Этого ребенка не будет! – кричит мама.

– Аборт делать уже нельзя, – говорю ей.

Отчим подходит ближе и делает то, что ввергает меня в шок. Он садится у меня в ногах, обнимает колени и плачет в голос говоря фразу, которая въелась мне под кожу на всю жизнь. Ее запомнила я, но тогда не услышала мама.

– Как ты могла, Лина? Я ведь растил тебя для себя. Как ты могла?!

Долго в тот вечер еще все кричали. Я плакала и пыталась убедить мать, что не отдам этого ребенка. Он мой. Я буду для него самой лучшей мамой. Только всем плевать. У меня нет права голоса и на следующее утро меня отвезли к гинекологу.

В женской консультации осмотрели, сделали УЗИ. С малышом все хорошо. Он совершенно здоров и прекрасно развивается для своего срока в шесть с небольшим месяцев. Я тихонечко улыбалась, поглаживая живот и надеясь, что сейчас мы поедем домой, все начнет налаживаться.

– Зайди, – меня позвали в кабинет заведующей.  – Вот это, – она протянула бумаги. – тебе надо подписать, Лина.

– Что это? – взяла в руки какие-то документы.

– Просто подпиши и не порти жизнь ни мне, ни себе, – холодно говорит мама.  – Тебе учиться еще! – давит на больное.  – Ты же адвокатом мечтала стать! Я дам денег на институт. Подпиши, – требует.

– Что это? – повторяю свой вопрос.

– Согласие на прерывание беременности, – объясняет врач.

– Но…

– Это не аборт. Это другая процедура, Лина, но твоя мама права. Зачем тебе лишние проблемы? У тебя впереди целая жизнь.

– Нет, – отрицательно покачала головой снова закрываясь от всех.

– Послушай!  – срывается мать. – Я еще раз тебе напоминаю! Пока я за тебя отвечаю, будет так, как сказала я! Тебе нужны проблемы с ментами? У тебя нет ни работы, ни своего жилья, ни образования! Этого ребенка сдадут в детский дом. Или ты надеешься, что я буду с ним сидеть?

«Нет, конечно!» – хочу сказать, но не могу произнести ни слова. – «Ты со своими то детьми не сидела, что говорить о внуках?»

Внутри все застыло. Время вокруг тоже застыло. Они еще что-то кричат, а я опять закрываюсь. Ухожу в себя. Слабое ничтожество, не способное бороться. Это про меня… Ненавижу себя за это, но горло так сдавило спазмом, что мне больно сделать вдох. Голос просто пропал. Я молча задыхаюсь от страха, не слыша никого вокруг.

Документы были подписаны. Вкололи успокоительное, пытаясь хоть немного привести меня в чувство. В потерянном состоянии привезли в больницу. Старый городской роддом. В то время лучший из двух существующих.

Мать снова исчезла из моей жизни. Все исчезли. Привычно одинокая я ждала своей участи. Препараты, капельницы, ночи без сна. Мне не хотелось жить. Не знаю, за счет чего держалась.

Потом была страшная процедура, название которой мне никогда не вспомнить, да я и не хочу. Первую я не выдержала до конца, мне стало плохо от собственного крика и давления в двести.

Откачали. На следующий день повторили, влив в меня какую-то дрянь.

– Малыш больше не шевелится, – хриплю медсестре, меняющей капельницу.

– Так должно быть, – ответила она. – Как только начнет болеть живот, позови, мы переведем тебя в родильный блок.

Он начал болеть только на следующее утро. Меня переместили в другое отделение, в отдельную палату, где стоит кровать и большое гинекологическое кресло. На окне нет занавесок, только решетки.

Я лежу головой к этому единственному окну. В посиневшей от капельниц руке очередная игла с препаратом. Мне кажется, я в своей жизни ни до, ни после этого случая, никогда так не кричала. Это была не боль, хотя и она была невыносима. Это был дикий, животный ужас и отчаяние такое сильное, что удержать его внутри было невозможно.

– Тише… Шшш… – анестезиолог.

Единственная женщина, что оказалась добра ко мне. Она ищет вену на истерзанной руке, гладит кожу прохладными пальцами.

– Заставили, да? – спрашивает тихо. Киваю и снова кричу. – Ччч, – гладит теперь по волосам. – Ты уже ничего не можешь изменить.

– Мне страшно, – шиплю ей. Голос от крика сел. – Я так хотела этого ребенка. Я хотела!!! Я не хотела, чтобы было вот так! Зачем она так со мной?

– Посмотри, – женщина помогла мне повернуть голову, чтобы увидеть, что происходит за окном. – Сегодня все закончится. Снег – это хороший знак.

И я смотрела, как ненормальная, на этот снег принимая очередную дозу препарата, стимулирующего схватки, но в этот раз в него добавили какого-то хорошего обезболивающего. Мне на некоторое время стало легче.

Я перестала кричать… Все закончилось… Меня увели в родильный зал. Даже тужиться не пришлось. Один раз и все. Малыша спрятали в черный пакет. Унесли…

– Кто у меня? – спросила женщину в белом халате.

– Зачем тебе? – грубо, с обвинением поинтересовалась она.

– Скажите, пожалуйста.

– Девочка.

– Виктория, – прошептала одними губами закрывая тяжелые веки.

Очнулась уже в коридоре с грелкой внизу живота.

– Тебе надо кому-нибудь позвонить? – спросила дежурная медсестра.

– Нет. Мне некому…

А потом полгода тяжелой депрессии. Таблетки, врач, слезы и бессонные ночи. Моральное уничтожение себя. Попытка покончить с собой. И дед, который постепенно вытаскивал меня из этого Ада. Он заработал нам с бабушкой на поездку к родственникам в Казань. Там и она начала оттаивать. Мы стали понемногу говорить, но только на общие темы. Никогда о том, что произошло. Не упрекала долгое время, я и тому была рада.

Вот так странно бывает. Я всего лишь встретила знакомую девчонку на улице. Она всего лишь сказала про бывшего, а меня откатило так далеко назад.

Сидя сейчас в бабушкиной ванной и вспоминая все это я будто заново физически, каждой клеткой переживаю ту боль.

Стук в дверь заставил очнуться. Я, оказывается, даже плакать перестала. Просто беззвучно всхлипываю, судорожно делая вдох за вдохом. Пусть приезжает придурок Ростовский! Я его не боюсь!

Умылась, вышла в комнату и обратилась к бабушке с просьбой:

– Ты не дашь мне немного денег? Хочу подстричься перед началом учебы, – улыбнулась ей.  – у меня ведь начнется новая жизнь.