Я уже наготове.

Спиралька внизу живота изнывающе закручивается сильнее. Уже на пике.

Вот-вот рванёт.

И, когда Рихтер делает ещё несколько стремительных ударов, которые неумолимо убивают, я…

Напрягаюсь.

– …ненавижу.

Закусываю губу и вместо стона, что рвётся наружу, издаю самый настоящий скулёж побитого щенка.

Потому что между ног всё сводит. Горит. Сокращается. Я чувствую ледышку каждой клеточкой тела. Пока силы уходят. А ноги не могут стоять без поддержки Александра.

Меня накрывает лавиной. Мощной. Охлаждающей. Но на пару секунд дающий такой контраст… От которого перед глазами летают звёздочки.

И я чуть не падаю, когда Рихтер делает шаг назад.

– Я знаю.

Скатываюсь по столу вниз, вытирая со лба взявшийся из ниоткуда пот.

Боковым зрением замечаю, как мужчина изливается на мебель, на которой только что изнывала я. Как хорошо, что не в меня…

Хоть одной проблемой меньше. Не придётся гробить организм абортивными таблетками.

Перевожу дыхание и заставляю себя встать.

Что я благополучно, но с трудом делаю. Ноги дрожат. В коленках, в стопах. И пальцы трясутся из стороны в сторону. Хорошо, что я уже не плачу.

Хотя… Слёзы подступают к глазам. От всё той же обиды.

Встаю, опираюсь ладонью о стол. Я осталась без белья. Поэтому натягиваю джинсы на голое тело. На всякий случай снимаю куртку, обматываю на бёдрах. Если вдруг… Кровь будет видна на ткани.

Поднимаю взгляд на мужчину, что уже поправил на себе одежду. Смотрит на меня сверху вниз. Уже не с насмешкой или каким-то желанием.

Нет.

Равнодушным, ледяным взглядом, который мне хочется размазать.

Я не буду плакать.

Мне надо быть сильной. Я уже не маленькая девчонка, что роняет слёзы по пустякам.

Поэтому… собираюсь. Делаю шаг вперёд.

– Я скину тебе двадцать тысяч долга, – внезапно огорошивает. Но я не показываю своё удивление на лице. – За твою девственность.

Его слова проходят мимо ушей.

Ладонь сама поднимается в воздух, и я, не раздумывая, прохожусь по щетинистой щеке. Кожа горит. Как будто в чан с растопленным воском сую. Но мне плевать.

Боль заставляет чувствовать. Отрезвляет.

Вот и сейчас, когда рука болит, я снова начинаю приходить в себя.

Я не жду, когда он скажет мне что-то на это. Вижу, как сужаются от злости его зрачки. Взгляд становится темнее. Из ярко-серого в тёмно-серый. Скулы сильнее выделяются на красивом лице.

А мне плевать.

– У меня осталось пять дней, – напоминаю ему. – Я найду тебе деньги. Но. Не смей ко мне больше приближаться.

Стремительно разворачиваюсь. Взмахиваю волосами. И бегу. Как можно дальше. Подбираю сумку у двери, распахиваю её и делаю шаг за порог.

Осматриваюсь, достаю телефон из сумки и заказываю такси. Нет, сил у меня на сегодня не осталось совсем.

Поэтому еду в свою временную квартиру. Тётя заволновалась после того, как ко мне завалился Кёлер, узнав мой адрес, и предложила переехать. Временно. У её подруги была пустующая квартира, которой она разрешила мне воспользоваться.

На всякий случай. Если вдруг кто-то снова решится… Вот так навестить меня и сказать, что я кому-то должна.

И так будет даже лучше. Поэтому отправляюсь быстрее домой.

И поскорее желаю узнать, как обстоят сборы денег у тёти и сестры. Семьдесят тысяч у нас есть. Осталось восемьдесят.

И пусть этот подонок засунет свою двадцатку себе в жопу!

Мне его подачки не нужны!

– И? – с надеждой спрашиваю. – Сколько мы собрали?

– Ну-у, у нас по-прежнему не хватает, – Камилла понуро зарывается лицом в ладони. – Я вытрясла с Лэнг пятёрку. Сказала, что у её отца сейчас проблемы и всё, что она может себе позволить – это. Ну, знаешь, она на них пять месяцев жила бы.. Уже хорошо, что согласилась помочь.

Да, в Германии цены сильно различаются от России. На три тысячи евро можно прожить месяц целой семьёй.

И если перевести эти сто пятьдесят на время проживания… Это четыре года безбедной жизни. Тем более если ты живёшь один.

Нам повезло, что Каролина дала основную сумму. Чувствую, если бы не она… Видела бы я нас сестрой уже на порно-каналах. И не сидела бы я сейчас в ординаторской.

Нам осталось двадцать тысяч. Собирали, чёрт, эту сотню с копейками всей семьёй.

Я обзвонила абсолютно всех, кто живёт за границей. А таких людей очень мало. И только одна близкая подруга из Лондона согласилась помочь. Выдернула из своего кармана, пока муж в командировке. И так…

Мы насобирали больше половины.

Но меня всё равно что-то гложет.

Рихтер скинул двадцать тысяч. Мне нужно всего сто тридцать. Сто десять мы уже нашли.

Но меня душит.

Я хотела собрать всё, хоть это и невозможно. Кинуть ему в лицо. И плюнуть. Показать. Доказать. Поставить его на место.

Но вместо этого…

Сжимаю от злости кулаки. Впиваюсь ногтями в кожу и стараюсь погасить обиду, разожжённую внутри груди. Зубы скрипят только от одной мысли о нём. Так и хочется подойти и ударить сильнее.

Радует одно – я не та, кто будет горевать из-за девственности. Порвалась, и порвалась. Вот проблема!

Меня задевает другое. Его отношение. Ко мне.

Скинул двадцатку! За девственность! Козёл!

Платочком подтёр и молодец!

– Виол, ты сейчас стол сломаешь, – я резко поднимаю разъярённый взгляд на тётю. Случайно. Неосознанно. Сейчас перед глазами только та ледышка.

И я сделаю всё, чтобы он растаял.

Поэтому хватаю телефон из сумки. Ищу в недавних звонках знакомый номер. Набираю его, терпеливо жду ответа.

Сжимаю смартфон сильнее.

Когда слышу насмешливый и победный тон. Как только гудки прекращаются.

– Вы всё-таки решились, Виолочка?

Опять сжимаю со скрипом зубы. Ещё один мудак.

Но если я схожу с ним на свидание, не нужно будет попрошайничать опять. Я доложу те сорок тысяч в эти и всё… Верну всё Рихтеру.

И мы распрощаемся. Раз и навсегда.

– Да, я согласна на ваше предложение.

***

– Вы прекрасно выглядите, – похотливый и изучающий взгляд скользит по тонкой фигуре. – Платье село на вас отлично. Угадал с размером.

И я не понимаю как. Сидит словно вторая кожа. И от этого хочу его снять. Вырядили как… Чёрт знает кого.

Чёрное платье в пол. С огромным разрезом на правом бедре. На тонких бретельках, которые оголяют плечи, ключицы и шею. Благо грудь прикрыта, но мне всё равно тошно.

А чувствую я себя вообще хуже всех на свете.

Как продажная какая-то. Только бы избавиться от одного надоедливого немца.

Поэтому когда Шмидт протягивает мне свой локоть, подхожу к нему и обвиваю своей рукой. И пока мы идём в автомобиль, я всё же его спрашиваю:

– Что мне нужно делать?

Вряд ли он заплатит мне сорок тысяч за то, чтобы я просто постреляла глазками.

– Находись рядом со мной. Это твоя единственная работа. Составь компанию старику.

– Не понимаю… – срывается с губ.

– Виола, – он впервые называет меня не «Виолочкой». Серьёзно так ещё. – Просто следуй единственному критерию. Оно несложное. Считай, это прихоть старого деда. Как только мы закончим, я тебе заплачу. Не беспокойся, мы знакомы с тобой не первый день. Твоя тётя… Меня знаете.

– Да я-то не волнуюсь, – опускаю взгляд вниз. – Просто ничего не понимаю…

– А тебе и не нужно, – открывает заднюю дверь автомобиля, помогая сесть в салон. – Считайте, это моими личными заскоками.

Он хлопает дверцей.

Обходит машину, садится в салон следом. И мы едем в неизвестность. Потому что Шмидт даже не объясняется, а я и не спрашиваю.

Дорога занимает тридцать минут. Мы останавливаемся у какого-то клуба. Точнее, нет, это не клуб.

Когда оказываюсь на улице, и держусь за ладонь Шмидта, рассматриваю известное в Мюнхене казино. То есть, мы приехали поиграть?…