— Мне жарко.

— Я запалил атанор. Подожди… — Он отпер дверцу, чтобы в камеру потянуло прохладным воздухом. Делал это он против воли, потому что в последние дни предписания для излечения сифилиса должны соблюдаться особенно строго. А с другой стороны, ему было жаль Фрею, ведь прошло почти двадцать дней.

Фрея глубоко вдохнула свежий воздух.

Лапидиус отвел взор от ее тела, но краем глаза все равно видел плечи, руки, грудь. И видел, что слой ртутной мази следует обновить. Если он и мог ослабить жар в камере, то пропустить очередное втирание средства было недопустимо.

— Unguentum надо нанести заново, я скажу Марте… — он оборвал себя на полуслове. Марты не было. А лечение должно быть продолжено. Что же делать?

— Намажь меня сам.

— Я?! — Он в жизни бы этого не сделал! Это неприлично, крайне неприлично. Но… — Я… я…

— Не можешь из-за того, что я такая страшная?

— Да что ты! Вовсе не поэтому! Э… то есть… я хочу сказать, что ты совсем не страшная, просто… если тебя это не стеснит…

— Нет.

— Ладно. Хорошо. Сейчас принесу мазь.

Лапидиус обрадовался, что можно сбежать. Он заспешил вниз по лестнице. Внизу первым делом запер заднюю дверь и придвинул к ней ящик с образцами, потом схватил мазь, тряпку, ведро воды и, нагруженный, снова поднялся наверх.

За это время ему удалось в некоторой степени справиться со своим смущением. Фрея уже по пояс высунулась из камеры и теперь лежала, измученная и обессиленная. Лапидиус поставил все на пол.

— Сейчас я возьму тебя за плечи и выну. Только сначала отдышись.

Фрея дышала порывисто и неглубоко, пока пульс не выровнялся.

— Марта так же делала.

— Молодец.

— А потом сажала меня на сундук.

— Ах так, — он осторожно вынул ее из камеры и прислонил к сундуку. — Отдохни, сейчас подниму.

— Я… уже не могу сидеть.

— Тогда положу тебя на него. На спину.

Ему было совсем не трудно уложить ее на сундук, она была послушна каждому его движению. Из окна лился яркий свет, освещая ее груди, плоский живот, лоно. Лапидиус сказал себе, что должен смотреть на нее только как врач. Это ему не удалось.

Он пододвинул ведро и стер тряпкой следы последнего втирания. Потом перевернул ее на живот, чтобы очистить и спину. Тут он увидел пролежни и велел ей так лежать. Он принес известковый порошок и присыпал им больные места, потому что ничего другого под рукой не было. После этого занялся втиранием. Нанеся мазь на спину, он осторожно посадил Фрею. Она тут же прислонилась к нему:

— Я… сейчас упаду.

— Не упадешь.

Он уселся верхом на сундук подле нее, левой рукой обхватил за плечи, а правой начал втирать мазь. Сначала на область шеи и плеч, потом ниже, обойдя грудь.

— Ты кое-что пропустил.

— Знаю. Я… не хотел…

Он проклял свою стеснительность. Ну почему он не может втирать, и ничего больше! Это же просто кожа и просто мазь. Собравшись с духом, Лапидиус коснулся груди, сначала робко, потом натирая интенсивнее.

— Ты хорошо это делаешь.

— Да? — Его голос прозвучал хрипло, а руки продолжали работать. Он почувствовал, как затвердели ее соски. Сам он тоже испытал возбуждение. Чтобы отвлечься, сказал: — За эти дни я выяснил, что те глаза, руки и голос заманили тебя в пещеру. Я был там и видел «каменное лицо» и «каменные зубы», о которых ты вспомнила. Это сталактиты, минеральные сосульки, свисающие с потолка.

Фрея повернулась к нему Ее глаза смотрели куда-то вдаль.

— В пещеру? Да, так.

— Да. — Лапидиус спрашивал себя, разумно ли, что он заговорил о тех страшных событиях, когда она в таком состоянии. Но поскольку она не выглядела напуганной, он продолжал: — Она называется пещера Шабаша.

— Да?

— Она расположена в горах, на Оттернберге. — Лапидиус взял из горшка новую порцию мази и начал обрабатывать живот. — В ней есть большой грот, своего рода зала с многочисленными ответвлениями, наверное, тебя привели туда.

— Я… я вспоминаю… — Перед ее глазами возникла четкая картина. Провалы в памяти, до сих пор мучившие ее, вдруг закрылись. — Там… там было хорошо… вначале. А потом… потом…

Рука Лапидиуса остановилась.

— Да? Что потом?

— Нет. — Картинка снова растаяла.

Лапидиус готов был завыть от досады. Рука продолжила свою работу.

— Ты говорила, что видела колеблющееся красное. Может быть, это были дьявольские маски?

Фрея прикрыла веки. Внезапно она начала дрожать.

— Маска дьявола, — повторил Лапидиус. — То красное могло быть маской дьявола?

— Да! — прошептала Фрея. — Да, да, так и было. Я вижу: маски, они поют… какую-то песнь… горит огонь… он колышется…

Сердце Лапидиуса готово было выпрыгнуть из груди.

— Дальше, дальше! Вспоминай дальше!

Фрея молчала. Уголки ее губ подрагивали. Она открыла глаза.

— Ничего. Больше ничего не вижу.

— Но этого не может быть! Ты только что вспомнила, попробуй сосредоточиться! — Он был так возбужден, что с силой тряхнул ее за плечи.

— Ты делаешь мне больно.

— Извини. Просто мне трудно понять. Только что ты чего-то вспомнила, и вдруг опять провалы в памяти.

На глаза Фреи навернулись слезы.

— Ради бога! Только не плачь! Просто я… мне… — Он не знал, как ее успокоить, и ему не пришло ничего другого в голову, как обнять ее. — Я не хотел, я не это имел в виду, я не хотел, не плачь! — повторял он снова и снова, качая ее, как ребенка.

«Как же помочь ей вспомнить, пока не поздно? — между тем спрашивал он себя. — Ведь известно, куй железо, пока горячо». Если бы он имел на нее такое же влияние, как те глаза, руки и голос!.. Подожди-ка! А что, если попробовать? Фрея рассказывала, что голос был очень ласковым, глаза смотрели неотступно и требовательно…

Лапидиус, продолжая качать Фрею, постарался придать своему голосу подобное звучание:

— Мы с тобой вдвоем в этой пещере, высоко в горах, на Оттернберге, ты и я, я с тобой, ты ничего не боишься, ничего. Мы в пещере, я с тобой, и ты ничего не боишься. Смотри мне в глаза, так, хорошо. Ты и я, мы вместе в пещере, ты ничего не боишься…

Он сам заметил, что невольно повторяет одни и те же фразы. Они успокаивали Фрею. И его тоже. Он продолжал:

— Мы в пещере, Фрея, ты и я, и ты ничего не боишься. Видишь грот? Ты в пещере, в большой зале, и ты ничего не боишься. Ты чувствуешь приятное тепло. Горит огонь, ты лежишь у огня, тебе тепло, и ты ничего не боишься. Я с тобой. Маски дьявола, у них рога, тяжелый подбородок, темные глазницы. Один дьявол снимает маску, он снимает маску. Ты видишь его. Ты видишь его лицо, и тебе не страшно. Я с тобой. Ты видишь лицо дьявола, и тебе не страшно. Как выглядит это лицо?

Казалось, Фрея заснула в его руках. Он на мгновение перестал ее покачивать:

— Как выглядит лицо, Фрея? Ты ведь его видишь?

Фрея приоткрыла глаза:

— А?

— Как выглядит лицо?

— Я… я не знаю.

— Ну ладно, это ничего. Смотри мне в глаза и слушай мой голос.

Он попробовал повторить всю литанию, надеясь разорвать чары, которыми она явно еще была скована, обратным внушением. Но ничего не вышло.

Он качал ее и качал. Было бы слишком просто, подумалось ему, если бы Фрея сейчас описала Тауфлиба. Иди двух других дьяволов. Фетцера. Или Крабиля, Вайта, Мекеля, Нихтерляйна. Или Горма.

Пока Лапидиус перечислял про себя все эти имена, ему пришло в голову, что слишком много у него подозреваемых. Только трое из них могли быть Filii Sutani. При ближайшем рассмотрении, Нихтерляйн в счет не шел; хоть и был он человеком сварливым, но, пожалуй, самым безобидным из всех владельцев безрогих козлов. Мекель — судья и городской советник, а потому всегда находится на виду горожан; если бы он был одним из «сынов дьявола», то давно уже поползли бы сплетни. То же касается и двух других советников, и бургомистра. И все-таки не стоит сбрасывать со счетов, что Мекель может быть каким-то образом причастен к этим убийствам. Все другие, а именно Крабиль, Вайт, Фетцер и Горм оставались крайне подозрительными.