Лапидиус оставил вопрос открытым. Надо позаботиться об испачканном пальце. Платка у него с собой не оказалось, а вытереть кровь было необходимо. Наконец, он сунул палец в пепел от костра и несколько раз повернул его. Добившись сносной чистоты, продолжил поиски. В одном углу он нашел многочисленные факелы, обгоревшие и еще не использованные. Они стояли прислоненными к стене и почти заслоняли стеклянную бутылочку с кружкой. Лапидиус взял пузырек, расковырял восковую затычку и понюхал. Он ожидал почуять запах белены, однако уверен не был. Забрать бутылочку с собой и исследовать жидкость дома? Нет. Хозяева пещеры, кто бы они ни были, обнаружат пропажу и поймут, что кто-то идет по их следу. С другой стороны, его ведь вырвало, а последствия этого трудно скрыть. Они так и так его выдадут. Так что Лапидиус сунул бутылочку в карман и отправился в обратный путь.

Он непременно заблудился бы, не будь креста, которым он отметил выход. Так что вскоре ему удалось найти конец нити и по ней устремиться из пещеры.

Навстречу ему ударил свежий порыв горного воздуха. Он начал спускаться. Оставив позади шаткий валун, он направил стопы в долину, постоянно озираясь по сторонам. Но ни одна душа не нарушала заснеженный мир гор. Одолев Энсбахский лог, он очутился на Цирбельхё с его одиноким буком, домиком Кривой Юлии и ее последним приютом. Отсюда на Кирхроде вела торная дорога. Лапидиус глубоко вдохнул чистый воздух. Теперь-то он не заблудится. И никто его не видел.

Глаза бесшумно смеялись, провожая взглядом удаляющегося Лапидиуса. Они приметили его, когда он выходил из пещеры. А потом наблюдали, как он вертел головой, осматривая окрестности, ожидая опасности со всех сторон, будто трусливый зверек. Лапидиус, наивный дурак!

Первый сын дьявола безмолвно хихикнул. Лапидиус, Лапидиус! Считаешь себя чертовски умным, думаешь, сделал шаг к твоей великой цели одолеть меня, только потому, что нашел пещеру Люцифера. Ничего у тебя нет! Ты блуждаешь во тьме, ты понятия не имеешь, кто обложил тебя и эту Зеклер. И так оно и останется. Тебе никогда не узнать, кто я, даже тогда, когда для тебя будет уже поздно. Тогда сила моих глаз померяется с твоим разумом, и посмотрим, кто выйдет победителем. Мои глаза, мои руки, мой голос — они подчинят тебя моей воле, а если будешь противиться, сладко-горький напиток сделает свое дело.

Не каждый повинуется мне, не каждый внимает моим ласковым словам, знаю. Знаю, с тех пор как обнаружил в себе тайные силы. Известно мне и то, что не на веки вечные могу я погасить человеческую память, поэтому-то и слежу за этой Зеклер с той поры, как она сбежала из пещеры. От Марты, хоть она и строптива. Только выполнит она свой урок, выполнит, как и две свидетельницы, а не то… Ты же, Лапидиус, — мой! Уже сейчас.

Если бы ты знал, что тот, кого ты ищешь, это я, если бы уяснил себе, что я слежу за всем, что ты делаешь, ты бы завыл, заскрежетал зубами и по своей воле предался бы мне. Ты бы отрекся от своих жалких потуг защитить эту Зеклер!

Я видел тебя, когда ты торопился на Гемсвизер-Маркт, и видел, в какую дрожь повергла тебя мертвячка с «F» и «S» на ее лбу. Я видел тебя, когда ты силился защитить свой дом от черни, не подозревая, чего это она вдруг взбесилась. Я видел тебя, когда ты обнаружил мертвый череп над своей дверью и чуть не грохнулся в обморок. Я видел тебя, когда ты метался по Кирхроде в поисках безрогого козла, и я потешался над тобой. Я видел тебя, когда ты пытался раздобыть аламбик и ушел ни с чем. Я видел тебя множество раз.

А ты меня не видел.

Ты умен, Лапидиус, умен, несмотря ни на что. Поэтому я знаю, мы встретимся с тобой не позже чем через четыре дня. Ночью. В пещере Шабаша, которую мы, Сыны дьявола, зовем пещерой Люцифера. И это будет час твоей гибели. Потому что уже решено, что ты умрешь. Как и Фрея Зеклер, которую сожгут на костре. Многие живут, но многие и должны умереть. А подчас и сама их смерть становится бессмысленной, как смерть Кривой Юлии. Я благодарен тебе, Лапидиус, что ты закопал ее и уничтожил все следы.

Первый сын дьявола, довольный собой, дождался, пока Лапидиус медленно не исчезнет из виду. Теперь он мог выйти из своего укрытия и пойти в пещеру, чтобы подготовить последний ритуал. Он захохотал.

Иногда он сам верил, что он — дьявол.

Когда Лапидиус добрался до дома, уже стемнело. Он отряхнул снег с сапог, повесил плащ на крюк и в одних чулках пошел в кухню. Проведя весь день на трескучем морозе, он продрог и проголодался как волк. Он уже предвкушал холодное жаркое. А может, Марта даже подогреет его.

— Марта? — тихонько позвал он, помня о ее пугливости.

Служанка не отвечала. Она стояла на коленях перед стулом и казалась погруженной в молитву. Перед ней, на сиденье, стоял складень с образами Иисуса, маленькая золоченая вещица.

— Марта!

— О Боже, Боже! О Боже, хозяин!

— Я опять тебя напугал? Что это у тебя такое?

Марта засопела и разжала молитвенно сложенные руки.

— Карманнай алтарек, хозяин. Теперича он всегда при мне. Кажнай раз могу помолиться, что тебе в церкови. О Боже, Боже, ужасть-то какая!

— В последнее время ты стала такой набожной, Марта. То Мадонна-Заступница, то карманный алтарь. Раньше ты такой не была. — Мысли Лапидиуса снова обратились к земному. От одного воспоминания о жарком у него потекли слюнки. — Можешь подогреть мне свинины?

— Ужасть-то какая, хозяин! Наш колодезь, колодезь на дворе! Его стравили!

— Что? — Лапидиус забыл о жарком. Колодец представлял собой большую ценность. У кого имелся собственный, тот не зависел от общедоступных источников. Для Лапидиуса наличие собственного колодца было весомой причиной при выборе дома, потому что чистая вода часто использовалась в его экспериментах. — Отравлен, говоришь? Наш прекрасный колодец?

Марта сложила складень и спрятала его под передником:

— Ужасть, хозяин, уму непостижимо! А я-та давеча не заметила, набрала ведерко да и оставила стоять, к Трауте надось было. Траута, энто жена Ханзекена Шотта с того конца улицы, рецептик у ней взять, кролика с клецками хотела сготовить, а клецки у ней знатные, почитай ни у кого таких нету, ее-та нипошто не развалятся, вот я и…

— Марта, давай к делу!

— Ага, хозяин. Вот значится, вернулась я, а тут котишка мертвая валятся. Прыгнула, видать, на ведерко, испила водицы, да и дух вон. Так и лежит, бедняжка. Стравлен колодезь-та, хозяин, истиннай Бог, стравлен. А уж как справна котишка-та, кругленькая, полосатенька, токо чья, никто не знает. Траута и та не знает. О Боже, Боже, хозяин, ужасть-та кака! Можа, вы эту котишку признаете?

Лапидиус уже не слушал Марту. Ему разом стало ясно, что покушались на него и Фрею. И на Марту тоже. И тем, что остались живы, они обязаны маленькой кошечке, захотевшей попить. Что бы все это значило?

Он стал рассуждать логически. Конечно, могло быть случайностью, что чья-то кошка забежала на его двор попить. Но возможно, что кошку специально подбросили и позаботились о том, чтобы она попила и умерла. Второе ему казалось вероятнее, поскольку никто из соседей не знал животного. Он вздохнул. Если так, то это скорее предупреждение, чем покушение на его жизнь. Пришлось признать, что угрозы ему и его жилищу все множились. Только он не даст себя запугать! Не оставит охоту на Filii Satani! Сегодня он решительно сел им на хвост, теперь ему было известно, где они собираются на шабаш, где убивают при свете костра и факелов. Там надо их и застигнуть. Легко сказать, да трудно сделать — он ведь один против троих. И помощи ждать неоткуда. Да и от кого?

Лапидиус почувствовал, что его ноги все больше замерзают. Холод с пола безжалостно забирался ему под чулки.

— Марта, принеси мои домашние туфли и подай жаркое. Подогревать не надо. А пока я ем, сходи к колодцу в конце улицы и принеси свежей воды. Мне потом надо будет посмотреть Фрею. Может быть, она захочет пить. Дай ключ!

— Дак он в стене, хозяин, как было велена. Я жа не беру его, коли вы не спите, и щё…