— По сравнению с Николаем? — Она горько смеется. — Они показали его мне сегодня утром, ты знаешь. Я видела, что они сделали. Я могу только представить, насколько хуже все стало с тех пор.
— Я тоже только что его видела, — шепчу я. — Мне так жаль, я…
— Это не твоя вина. — Она поворачивает голову и видит выражение моего лица. — Ты действительно думаешь, что я думала, что ты имеешь к этому какое-то отношение? Я знаю таких мужчин, как твой отец, Лиллиана. Я выросла среди них. Мужчины хватаются за соломинку, за власть любым доступным им способом. Николай тоже жестокий человек. Но ему никогда не нужно было стремиться к власти. Твой отец, маленький человек, и он не может подняться достаточно высоко, чтобы схватить это, не создав под собой башню из тел, на которую можно взобраться и встать.
Она тяжело сглатывает.
— Мне жаль. Я не должна была говорить это о…
— Нет, ты должна. — Я тянусь к ее руке, слегка сжимая ее. — Мой отец ужасный человек. Он всегда был таким. Он вырастил меня для того, чтобы отправить в постель твоего отца, зная, что я могу не выбраться оттуда живой и первая часть этого была тоже достаточно плохой. Я провела всю свою жизнь, готовясь к удовольствию одного мужчины и амбициям другого.
— О, Лиллиана. — Марика грустно смотрит на меня. — Я даже представить не могу. А потом Николай…
— Я знаю, что он пытался уберечь меня от рук твоего отца. И я не хочу говорить плохо…
— Все в порядке. — Марика одаривает меня легкой грустной улыбкой. — Мне уже сказали, что он мертв. Мне, конечно, грустно, он был моим отцом, и не самым худшим. В нашем мире есть и худшие. Ты это знаешь, теперь я понимаю. Но он тоже не был хорошим отцом. Я не могу сказать, что буду огорчена очень долго.
Ее плечи опускаются, как будто все это отняло у нее что-то, но она не отпускает мою руку.
— Я не знаю, что с нами будет.
— Я знаю, что мой отец хочет, сделать со мной, — я рассказываю ей, что он сказал в комнате с Николаем, и Марика морщится.
— Я даже не знаю, что сказать. Это…
Я киваю, тяжело сглатывая.
— Кто-нибудь поможет. — Я пытаюсь придать своему голосу хоть какую-то убежденность. — У Николая должны быть преданные ему люди. Кто-нибудь придет.
Марика кивает.
— У него их предостаточно. Мой брат всегда был жесток, когда дело касалось наших врагов, но у любого, кто предан нам, есть причины уважать его. — Она смотрит на меня, когда говорит это, слегка нахмурившись. — Я знаю, тебе, вероятно, трудно в это поверить. Я знаю, у тебя есть причины ненавидеть его, я уверена. Я не виню тебя, ты ни о чем из этого не просила. Но он по-своему хороший человек. Он присматривает за подчиненными. Он гарантирует, что об их семьях позаботятся. Их вдовах, их детях, если до этого дойдет. Он не просит их о том, чего не хочет делать сам. И это важно в нашем мире.
Она долго молчит, медленно вдыхая и выдыхая. Это заставляет меня задуматься, что с ней произошло, пока она была здесь.
— У него всегда был кодекс. Я не могу сказать, что всегда думала, что этого было достаточно. Он делал вещи, которые я не могу назвать простительными, по крайней мере, для тех, кому он это сделал. Но я знаю, что он всегда старался быть лучше, чем мир вокруг него. Наш мир.
Я слышу убежденность в ее голосе, и мне тоже хочется в это поверить, хоть немного. Я думала о нем на балконе, о беспокойстве на его лице и в голосе, когда он подумал, что я, возможно, подумываю о прыжке, о том, как нежно он прикасался ко мне, как он отклонил мое предложение провести ночь, где я удовлетворила бы каждое его желание. Я имела в виду именно это, и я думаю, он знал, что я имела в виду именно это. Но он сказал "нет".
Он сказал, что хочет, чтобы это было правдой, а не иллюзией.
Могло ли это когда-нибудь случиться? Маленькая часть меня, та часть, которая пока не чувствует себя достаточно сильной, чтобы быть уверенной, думает, что он действительно может сожалеть о том, что натворил. Что он, возможно, действительно хочет заслужить мое прощение. Но даже так…
Смогу ли я когда-нибудь дать ему это?
— Я устала, — тихо говорит Марика. — Прости. Я думаю, что хочу попытаться уснуть…
— Нет, все в порядке. — Я встаю, направляясь к койке с другой стороны маленькой камеры. — Отдохни немного. Я не знаю, что произойдет завтра.
— Я тоже, — шепчет она, ее голос слегка прерывается, а затем она переворачивается на бок, отвернувшись от меня.
Я долго лежу без сна, думая о том, что она сказала, о Николае, о его реакции на все, что я ему сказала. О его настойчивости в том, что он хотел, чтобы я простила его, если бы могла. О том, что я чувствовала, видя его таким, привязанным к стулу и замученным.
Могу ли я испытывать к нему серьезные чувства?
Я не знаю, пришло ли сейчас время разобраться в этом. Но у меня может не быть другого шанса. Возможно, он не такой плохой человек, как я себе представляла. нехороший человек, ни при каком напряжении воображения, но и не тот жестокий грубиян, каким я нарисовала его в своей голове. Марика описала его как человека, который является продуктом окружающего мира, но, несмотря на это, изо всех сил старается быть порядочным. Я не уверена, что полностью в это верю. Но я вижу, откуда это берется. Я видела проблески того, кто мог бы мне понравиться. Возможно, даже полюбила бы, если бы у меня был шанс. Больше этой части Николая, больше времени, больше всего.
Если нет выхода из этого брака, может есть способ быть счастливым в нем?
Я закрываю глаза, чувствуя, как слезы текут из уголков при мысли о том, что сделал мой отец. Все это хуже, чем я могла себе представить. И теперь, в конце концов, мне слишком поздно что-либо менять, как будто я когда-либо действительно могла это сделать.
Я бы никогда не подумала, что смогу спать на неудобной койке, в холодной камере, только с одним тонким одеялом и подушкой. Но я измотана, и сон в конце концов подкрадывается ко мне, безжалостно затягивая в хаотичные сновидения.
Мне снится Николай, прижимающий меня к снегу у дерева, мы оба обнажены, но почему-то не замерзаем, его твердое, горячее, мускулистое тело прижимается к моему, когда я чувствую неумолимое скольжение его члена внутри меня, его голос, стонущий мое имя мне на ухо: Лиллиана, боже, с тобой так хорошо, Лиллиана, прими меня, зайчонок, возьми меня, блядь, блядь…
Поток сознания, слова, произносимые странным образом, как это часто бывает во снах, и ощущение, как мое тело сжимается, разжижается, распадается вокруг него. Снег тает, стекая реками крови, а потом Николай уходит, и остаюсь только я, лежащая в мокрой грязи, и все вокруг меня, моя собственная кровь, мои руки и ноги, попавшие в ловушки для животных. Мой отец нависает надо мной, на его лице злобная похоть, лицо искажено насмешкой. Зайчонок, зайчонок, он издевается. Что за дурацкое прозвище, но ты в любом случае в ловушке, не так ли? И большой злой волк…
Я резко просыпаюсь, задыхаюсь, плачу, мой желудок скручивает от тошноты, которая заставляет меня наполовину спотыкаться, наполовину ползти к туалету в углу, чтобы выплеснуть все, что во мне есть. Это отвратительно, и от этого становится только хуже, меня тошнит, пока я не могу выплюнуть ничего, кроме желчи.
Сон…
Мне понравилась первая часть. Когда Николай был там. Во сне я не боролась, чтобы убежать. Я не отворачивалась от его рта, не говорила ему, чтобы он шел нахуй, и не пыталась притворяться, что не хочу кончать. Я выгибалась под ним, бедра изгибались для большего проникновения его члена в меня, ногти впивались в его плечи, пока я гонялась за удовольствием, которое нарастало с каждым ударом, каждым толчком его глубоко внутри меня. Я хотела его. Я хотела того, что он делал со мной. Пока это не исчезло, а затем…
Зайчонок, попал в ловушку.
Ловушка никогда не была ловушкой Николая. Она была ловушкой моего отца. Николай женился на мне, чтобы спасти меня от самого себя. Чтобы найти способ обладать мной, не насилуя меня, в соответствии с его собственным извращенным образом мышления. И не только это, но, и чтобы держать меня подальше от его отца. От того, чтобы меня отправили обратно к моему. Он не белый рыцарь, не прекрасный принц, но он пытался спасти меня по-своему.
