Я содрогаюсь. Я ничего не могу с собой поделать. До этого момента он раздевал меня, я не имела особого права голоса в этом вопросе. Но теперь он хочет большего. Он хочет, чтобы я помогла в моем собственном унижении. В моем подчинении его желаниям.

— Сними их сам. — Я вздергиваю подбородок, призывая на помощь остатки своего неповиновения. — В конце концов, ты знаешь, чего хочешь.

— Я хочу, чтобы моя жена слушалась меня. — Его взгляд темнеет. — Знаешь, я мог бы заставить тебя раздеться. Перед моим отцом, перед твоим. Я мог бы потребовать практически чего угодно, и ты была бы вынуждена это сделать. Моему отцу нравится идея унижения, когда дело касается красивых, невинных молодых женщин.

— Но ты не хотел, чтобы он меня видел. Ты уже решил, что я твоя, и только твоя. Так заставь меня. — Я свирепо смотрю на него. — Возьми то, что ты украл, Николай. Я ни черта тебе не дам сама.

Он сокращает расстояние между нами за мгновение, его рука снова обхватывает мои волосы, когда он смотрит на меня сверху вниз серо-голубыми глазами, ставшими стальными.

— Будь осторожна в своих просьбах, Лиллиана, — рычит он, и мое имя звучит как грех на его языке, как будто он произносит его с вожделением, которого я никогда ни от кого не слышала и не представляла.

— Я никогда ни о чем тебя не попрошу. — Я выдыхаю эти слова сквозь стиснутые зубы, борясь с диким клубком эмоций внутри меня. Я больше не знаю, что я чувствую, мой разум и мое тело полностью противоречат друг другу, и когда Николай подталкивает меня к кровати, я чувствую, как мое сердце скачет в груди.

— Нет, — бормочет он. — Ты будешь умолять.

А затем он швыряет меня обратно на кровать, его кулак хватает трусики сбоку, когда он срывает их с меня, разрывая кружево, что вызывает дрожь во мне от головы до кончиков пальцев ног.

— Раздвинь ноги, — требует он, но я игнорирую его. Мои бедра прижаты друг к другу, потому что я не хочу, чтобы он видел, что я влажная, моя кожа покраснела и начинает набухать от возбуждения, мое тело начинает пульсировать от боли, значение которой я только недавно узнала.

— Я же сказала тебе, что не сделаю ничего, чего бы ты меня не заставлял. — Я стискиваю зубы от страха надавить на него. В чем разница между этим и тем, что произошло бы с Паханом? Если я позволю Николаю взять надо мной верх сейчас, какой бы опасности это меня ни подвергало, это создаст прецедент для нашего брака.

Он может причинить мне боль, если я разозлю его. Но я всегда была готова к боли. К чему я не была готова, так это к тому, что меня поймают в ловушку, из которой я никогда не смогу выбраться. Если я сделаю это достаточно неприятным для него, возможно, он даже решит, что со мной покончено, после сегодняшней ночи.

Николай шипит сквозь зубы, и я вижу, как напрягается его член, выступающий спереди из брюк. Его руки опускаются на мои ноги чуть выше колен, пальцы впиваются в мою плоть с едва сдерживаемой яростью, и он раздвигает их, руки скользят вниз по внутренней стороне бедер, пока не смыкаются вокруг мягкой кожи, когда он раздвигает мои колени и отводит их назад. Он раздвигает меня для себя, чтобы он мог видеть всю мою обнаженную и уязвимую нежно-розовую плоть, и я чувствую, как мои щеки горят от стыда и нежелательного возбуждения, когда он издает низкий, удовлетворенный стон.

— Это то, что я хотел увидеть, девочка, — бормочет он, его глаза жесткие и темные от вожделения.

— Что это? — Я выдавливаю слова, сдерживая слезы унижения. Это почему-то кажется хуже, чем то, что произошло в кабинете. Он держал это в секрете между нами, постыдное возбуждение, которое я чувствовала, когда его пальцы дразнили мой клитор. Но это…

Почему я думала, что он не узнает? Он всегда собирался в конце концов прикоснуться ко мне.

— Правду. — Его руки скользят выше, удерживая меня открытой, и его пальцы поглаживают мои внешние складки, так близко к тому месту, где я начинаю набухать и пульсировать, боль распространяется по мне. — Ты можешь лгать мне сколько угодно, Лиллиана. Будут последствия, но твой хорошенький ротик может излить всю неправду, какую ты пожелаешь. Но твое тело… — он снова стонет, его пальцы раздвигают меня, его взгляд жадно впитывает каждый дюйм моей киски, раздвинутой для его удовольствия. — Твое тело скажет мне правду.

Его палец касается моего клитора. Это легкое прикосновение, кончик пальца скользит по твердому бугорку плоти, приподнимая капюшон, когда он проводит взад-вперед легчайшими царапинами. Но все мое тело дергается, мои бедра выгибаются навстречу его пальцам, и он хихикает, снова этот низкий, удовлетворенный звук.

— Ты хочешь меня. И когда ты узнаешь, сколько удовольствия я могу тебе доставить, ты будешь умолять меня.

— Нет, — шепчу я. — Я никогда ни о чем не буду тебя умолять.

Его палец снова скользит по моему клитору. Кажется, он точно знает нужное давление, чтобы заставить меня дергаться и выгибаться под ним против моей воли, хотя до этого он прикасался ко мне так всего один раз. Этого недостаточно, чтобы заставить меня кончить, даже если он делал это долгое время по крайней мере, я так не думаю, но этого достаточно, чтобы у меня перехватило дыхание, чтобы эффективно лишить меня возможности ответить ему тем же, чего, я думаю, он именно и хочет.

— Может быть, не сегодня. — Его другая рука небрежно тянется к пуговицам на рубашке, расстегивая одну за другой, как будто он не ласкал меня интимно другой. — Но я собираюсь заставить тебя кончить сегодня вечером, завтра ночью и снова послезавтра. Ты пристрастишься к удовольствию, Лиллиана. Ты будешь жаждать этого, жаждать меня. И, в конце концов, я откажусь от этого. И тогда…

Он заставляет думать о себе, как о наркотике. И я не хочу ему верить. Но удовольствие, медленно разогревающее мою кровь, заставляет меня задуматься в тот момент, мог ли он сделать именно то, чем угрожает.

Его рубашка распахивается, обнажая мускулистую грудь и пресс, легкую россыпь темных волос на мощных грудных мышцах, спускающихся по выступам мышц живота, над пупком и исчезающих под пряжкой ремня. Когда он пожимает плечами, позволяя рубашке упасть на пол, я вижу мускулистые плечи и бицепсы, которые было бы трудно обхватить руками.

Я помню, Марика говорила что-то о том, что он ходит в спортзал и она не шутила. У меня немного пересыхает во рту, когда я смотрю на него, забывая на самую короткую секунду, что это мужчина, которого я должна ненавидеть. Мужчина, которого я не хочу, потому что он великолепен. Абсолютно охуенный.

Его рука тянется к поясу, другая все еще почти рассеянно поглаживает меня, пока он снимает одежду, и страх снова пронзает меня, когда мой взгляд опускается к его эрекции. Он огромный, если только очертания его брюк спереди не оптический обман. Я не знаю, как физически возможно, чтобы он был внутри меня, если он такой большой. Я хочу выглядеть так, как будто мне все равно, но я чувствую, как мои глаза расширяются, когда он расстегивает пряжку ремня, и медленная, удовлетворенная ухмылка расползается по его губам, когда он убирает руку от моей киски.

— Не поджимай ноги, — говорит он, слова произносятся в четком порядке. — Держи себя открытой для меня, Лиллиана, или тебе не понравится то, что произойдет, когда я сам снова открою тебя.

— Мне это все равно не понравится, — огрызаюсь я на него, но ответ звучит не так искренне, как раньше. Я понимаю, что не имеет значения, что я говорю. Он видел, что я хочу его. Что мое тело уже жаждет большего удовольствия, которое он мне доставил. Я чувствую, какая я влажная, как пульсирует и трепещет мой клитор, когда он убирает пальцы, желая, чтобы он продолжал поглаживать. Мои пальцы дрожат, прижатые к кровати, и я смотрю, как он тянется к молнии.

— Ты никогда раньше не видела обнаженного мужчину, не так ли? — Его глаза сужаются, руки тянутся, чтобы стянуть с бедер брюки от костюма.

— Конечно, видела. — Я тяжело сглатываю. На самом деле это правда, но он мне не верит. Я вижу это по ухмылке на его лице.