— Хорошая девочка, — бормочу я, все еще потирая ее клитор, когда она вздрагивает, ее колени подгибаются к спинке стула. — Кончи для меня, Лиллиана. Хорошая девочка.

Она издает беспомощный стон, звук, который почти похож на стон, и я снова провожу языком по ее заднице, прижимаясь к ней кончиком, пока она извивается под моим ртом и рукой, ее возбуждение стекает по моим пальцам.

— Черт, — выдыхаю я, и я не могу больше ждать. Я чувствую, как она сжимается вокруг меня, и мне нужно быть внутри нее. Сегодня я уже однажды поимел ее сзади, но сиденье недостаточно широкое, чтобы уложить ее на меня, а я не могу ждать достаточно долго, чтобы уложить ее на кровать.

Я поднимаюсь на ноги, хватаю ее за бедра и засовываю свой член в ее мокрую киску. Она такая влажная, что даже ощущение растягивания ее немного меньше, чем раньше, сводит мои пальцы на ногах, когда я вхожу в нее, толкаясь так глубоко, как только могу, и шок от этого заставляет ее вскрикнуть.

— Николай! — Мое имя срывается с ее губ, наполовину стон, наполовину крик, и я теряю всякий контроль при звуке, как она выкрикивает мое имя.

Мой член пульсирует, когда она сжимается вокруг меня, горячий поток спермы наполняет ее, и мои пальцы впиваются в ее бедра, удерживая ее на своем члене, пока я втираюсь в нее. Она восхитительна на ощупь, и я наматываю ее волосы на кулак, оттягивая ее голову назад, когда наклоняюсь над ней и прижимаюсь губами к ее горлу, вдыхая теплый аромат ее кожи, когда изливаюсь в нее.

Она издает тихие, беспомощные вздохи, когда я вынимаю член, и вид моей спермы, капающей из ее маленького влажного входа, почти снова возбуждает меня. Она долго остается так, согнувшись, и я не думаю, что это для моего удовольствия.

— Лиллиана? — Я слышу нотку беспокойства в своем голосе. На нее не похоже оставаться такой так долго.

— Пошел ты, — выдыхает она, тяжело сглатывая. — Пошел ты за то, что заставил меня это сделать.

— Лиллиана. — Я пытаюсь сдержать свое разочарование, но не могу сдержать его полностью. — Нет ничего постыдного в том, чтобы наслаждаться этим. Ты моя жена.

— Я не хочу ею быть. — Она все еще застыла на месте, и я тянусь к ней. Что-то в ее застывшем гневе делает все это гораздо менее эротичным. — Ничего из этого не мой выбор.

— Это не обязательно должно быть так.

Она отворачивается от меня, ее ноги плотно прижаты друг к другу, руки сложены на груди.

— Я хочу лечь спать. — Она смотрит на кровать с балдахином напротив нас, и я чувствую, что она находится так далеко от меня, как только может, все еще находясь физически в комнате.

Чего я не понимаю, так это почему меня это волнует.

Когда я ничего не говорю, чтобы остановить ее, она направляется в ванную, с силой захлопывая за собой дверь. Я слышу, как включается душ, и часть меня, которая хочет овладеть ею, заставить ее подчиниться, хочет сказать ей, чтобы она убиралась нахуй из душа, ложилась спать с моей спермой, все еще находящейся в ней.

Часть меня, которая хочет, чтобы она сама этого хотела, оставляет ее в покое.

Я лежал в постели, пока она принимала душ, вспоминая, что произошло с тех пор, как я привез ее сюда. Я могу сказать, что с ней что-то не так каждый раз, когда мы вместе, и это выходит за рамки того факта, что она не хотела выходить за меня замуж. Такое чувство, что она отключает какую-то часть себя всякий раз, когда я с ней близок, часть, которая скрывается за гневом, который она выплескивает на меня.

Похоже, она знает о сексе больше, чем следовало бы. Я не сомневаюсь, что она была девственницей, она говорила правду об этом, но я не могу не задаться вопросом, занималась ли она другими вещами. От этой мысли меня сводит с ума жажда убийства, и я все еще прокручиваю ее в голове, с каждой минутой злясь на нее все больше и больше, когда Лиллиана выходит из ванной, завернутая в толстый махровый халат.

— Ты знаешь, как ты должна ложиться спать, зайчонок.

Она прищуривает глаза и распахивает халат. На краткий миг мне кажется, что она действительно делает то, что ей сказали, но потом я вижу, что под ним у нее хлопковые шорты и майка.

Я должен был бы разозлиться на нее за ее поведение и за то, что она отказалась раздеться для меня, но почему-то она выглядит так же восхитительно в этом маленьком ночном наряде, как и полностью обнаженной, только совершенно по-другому. Но потом я думаю о том, что кто-то другой прикасался к ней так, как я, кто-то, кто не лишил ее девственности, но, возможно, был близок к этому, и ярость снова наполняет мои вены.

— Скажи мне, зайчонок, — бормочу я низким и мрачным голосом, когда беру ее за запястье и тяну в постель. — Кто еще прикасался к тебе до меня?

Она вздрагивает, пытаясь вырвать у меня запястье, но мои пальцы сжимаются вокруг нее сильнее.

— Никто, — огрызается она. — Я же говорила тебе. Я никогда даже не прикасалась к себе сама.

— Я не уверен, что верю тебе. — Мой большой палец проводит по основанию ее запястья. — Я думаю, ты, возможно, знаешь о том, что делаешь, больше, чем показываешь.

— Я ничего не знаю. — Она снова дергает меня за запястье. — Во всяком случае, ничего такого, до тех пор, пока ты не показал мне.

Ее губы плотно сжимаются, и я все еще уверен, что она что-то скрывает.

— Я была девственницей. — Ее слова отрывистые, сердитые. — Никто никогда не прикасался ко мне, кроме тебя. Никто бы не смог.

Ее руки обвиты вокруг талии, и она отводит от меня взгляд. Впервые я чувствую неуверенность в том, что мне следует делать. Я мог бы попытаться вытянуть это из нее. Я мог бы попытаться заставить ее рассказать мне, что она скрывает, и я знаю, что там что-то есть. Но если я это сделаю, я знаю, это закроет любую возможность того, что между нами может быть что-то, кроме напряженных, антагонистических отношений, которые существуют сейчас.

Какого черта меня это волнует? Я не могу сказать, почему меня это волнует. Но я чувствую, что хочу быть с ней осторожным, когда дело доходит до этого.

— Завтра мы отправляемся на охоту, — говорю я ей, меняя тему. — Ты когда-нибудь была на охоте?

— Охота? — Ее брови взлетают до линии волос. — Нет, конечно, нет.

— Я научу тебя. Просто будь осторожна. Это одна из немногих вещей, которые здесь можно сделать, кроме того… Я поднимаю бровь, и она краснеет. — Но, конечно, если ты предпочитаешь оставаться дома и получать больше удовольствия от… занятий в помещении.

— Нет, все в порядке. Мы пойдем на охоту. — Ее голос немного дрожит, когда она говорит это. — Я уверена, что это будет… весело. — Она нервно облизывает губы, бросая на меня взгляд. — Я удивлена, что ты доверишь мне оружие.

Я ухмыляюсь ей.

— Я сплю рядом с тобой, зайчонок. Если бы ты хотела моей смерти, ты бы нашла способ.

Она смотрит на меня, как будто не может поверить в то, как бесцеремонно я это сказал.

— Ты думаешь, я не смогла бы? — Наконец произносит она, и я смеюсь.

— Нет. Я так не думаю, малышка. Но ты можешь попробовать.

Что-то в выражении ее лица заставляет меня подумать, что я должен приковать ее наручниками к кровати. Идея имеет определенные достоинства, и я не исключаю ее полностью. Но пока я собираюсь оставить все как есть.

И я посмотрю, что будет дальше.

ЛИЛЛИАНА

Я сделала все возможное, чтобы скрыть свой страх от Николая прошлой ночью, когда он впервые затронул тему поездки на охоту. Я не хотела доставлять ему удовольствие видеть меня еще более напуганной, чем раньше, думаю, небольшая часть меня надеялась, что, если он не получит желаемой реакции, он может вообще отказаться от этой идеи. В конце концов, разве хищник не хочет, чтобы его жертва боялась? Разве страх не является частью острых ощущений?

Но когда я просыпаюсь на следующее утро и вижу, что Николай взял на себя смелость разложить для меня одежду, на том же кресле с подголовником, где он трахал меня прошлой ночью, этот холодный приступ ужаса пробирает меня до костей.