— Хочу с вами познакомиться, столько всего-всякого о вас слышала…

В ту пору Жужа еще плохо говорила по-русски, уже много позднее, приехав в третий или в четвертый раз в Москву, она, по собственному выражению, хорошо и бойко «насторопалилась» болтать по-русски.

«Насторопалилась», очевидно, означало «настропалилась».

— А теперь рассказывай и рассказывай, — сказала Жужа, предварительно уставив один из маленьких столиков всевозможными закусками, бутылкой виски. — Все, все мне про тебя, каждая мелкота интересна.

— Скорее мелочь, — поправил ее Вершилов.

— Пусть мелочь, — покладисто согласилась Жужа.

Налила сперва в его, потом в свою рюмку виски, сказала:

— Давай будем и еще раз будем.

— Давай, — подхватил Вершилов. Отпил капельку.

— Как хорошо! — сказала Жужа, захлопала маленькими крепкими руками.

Вершилов снова поднял свою рюмку.

— Стало быть, твое здоровье, Жужа…

— Спасибо, — отозвалась Жужа, весьма довольная.

«А в ней много детского, — думал Вершилов, откинув голову на спинку низенького удобного кресла. — Говорят, во всех талантливых людях есть что-то детское, и это вовсе не атавизм, а именно доказательство их незаурядности, то, что выделяет истинные таланты из числа обычных, рядовых индивидуумов…»

Жужа между тем убирала со столика одни тарелки, ставила другие — со свиными отбивными, обложенными преаппетитными на вид ломтиками жареной картошки, мелко нарезанными огурчиками и зеленым горошком.

— Разумеется, ты хочешь знать, почему я приехал…

— Гораю от любопытства, — засмеялась Жужа.

— Или говори «сгораю», или «горю», — поправил ее Вершилов. — «Гораю» — нет такого слова.

— Слушаюсь, — сказала Жужа, повторила старательно: — Сгораю. Горю.

— Так, хорошо. Стало быть, задача такова: опробование в заводских условиях нового препарата «Коркодамин»…

— Это который применяется при язве? — перебила Жужа.

Вершилов кивнул.

— Точно. Потом — хотелось бы поговорить о других новых препаратах, которые нужны при спастических колитах, гастритах и почечных коликах. Доктор Йонаш уверяет, что они в последнее время ничего такого выдающегося не создали, а вовсю занимаются воспроизводством зарубежных лекарств.

— Так и есть, — сказала Жужа. — Можешь поверить, он не хитрит и ничего не скрывает, я знаю Йонаша много лет, он человек чистый, хитрить не любит.

— Разве я спорю? — удивился Вершилов. — Или подозреваю Йонаша хотя бы минуту? Напротив, меня, например, вполне устраивает то, что завод покупает лицензию, скажем, у Швейцарии или у Англии. В конечном итоге главное — помочь страждущим, а будет это лицензия какой-либо западной фирмы или, наоборот, придумано в лаборатории завода, мне, да и не только мне, всем врачам решительно все равно…

Он произнес слово «лаборатория», и тут же вспомнилась красавица Марта, ее озерные глаза, глядевшие прямо на него, в упор, чуть изогнутые неяркие губы и то, как она, увидев Вершилова, пришедшего в лабораторию, встала, подошла к нему, сказала, снизу вверх глядя на него своими удивительными глазами:

— Здравствовайте…

— Здравствуйте, — поправил ее доктор Йонаш. — Надо говорить «здравствуйте», слышишь, Марта?

Она наклонила красивую голову, улыбнулась, глядя на Вершилова из-под длинных своих ресниц.

«Бывает же такая красота», — подумал тогда Вершилов, стало даже невольно грустно, ведь и этому прекрасному лицу, этим рукам, этому стройному, легкому телу суждено постареть, измениться, а после и вовсе исчезнуть с земли, как оно и положено всему живому…

— Какую я красавицу нынче встретил, — сказал Вершилов.

Жужа не расслышала его слов, озабоченно сдвинув брови, она наливала из кофейника кофе в его чашку.

Потом налила себе.

— Слышишь, Жужа? Я познакомился сегодня с очень красивой женщиной, — сказал Вершилов.

— Поздравляю, — сказала Жужа. — Кто такая?

— Наверно, ты не знаешь, — ответил Вершилов. — Хотя Будапешт не такой уж огромный город, здесь многие друг друга знают…

— Кто же она? — нетерпеливо повторила Жужа.

— Марта Теплиц, зав лабораторией завода, знаешь такую?

— Теплиц? — Жужа покачала головой: — Нет, не знаю. А что, в самом деле хороша?

— Поразительно. Просто никогда в жизни не видел никого более красивого.

Жужа слегка улыбнулась:

— Хорошо, что твоя Лерочка этого не слышит.

Как и многие друзья Вершилова, Жужа не любила его жены и даже не пыталась как-то скрыть свою нелюбовь. Так уж получалось, что все те, кто дружил с Вершиловым, не признавали его жены, впрочем, она и сама не очень тянулась к кому бы то ни было.

— Ладно. — Вершилов решил поставить точку и, что называется, открыть новую тему. — Как твои дела, Жужа? Рассказывай…

— Мои дела бела, словно сажа, — охотно отозвалась Жужа, щеголяя русской идиомой, не беда, что немного, самую малость перевранной. — Больница, поликлиники, больные, потом являюсь сюда, домой, посплю до утра, если ночью не вызовут в отделение, и опять бегу в больницу, и так все времена…

Жужа сказала: «И так все времена», но Вершилов не стал ее поправлять. Задумавшись, молча смотрел в ее веселые, может быть, чересчур веселые глаза.

Жужа была человеком в Будапеште, по собственным словам, в достаточной мере популярным. Дочь известного хирурга, еще в ранней молодости сама решила стать хирургом. Блестяще окончила медицинский факультет университета, стала работать больничным врачом в той же самой больнице, где долгие годы работал ее отец.

Вскоре оба — и отец, и мать — умерли, Жужа осталась одна. Но, как она говорила, выручал общительный характер и большая квартира: к ней не переставали являться друзья в свободное время, впрочем, свободного времени у Жужи оставалось все меньше, она много, упорно работала, спустя каких-нибудь три-четыре года Жужа стала доктором наук, потом профессором, постепенно имя ее все сильнее набирало силу, к ней стремились попасть больные, приезжавшие в больницу из других городов.

Ей было что-то около тридцати, когда она вышла замуж за человека, немного моложе себя, вдовца с сыном. Он был инженер-автомобилист, спокойный, веселый, с мягким характером, охотно подчинившийся Жужиной властной и уверенной силе. Жили они хорошо: Жужа любила Балента, сына своего мужа, Балент любил ее; он стал художником-дизайнером и, подобно всем художникам в мире, обладал зорким, внимательным взглядом.

Кроме того, ему было присуще чувство юмора, не всегда, к слову, безобидное. Так, например, он не упускал случая посмеяться над Жужиной шумливостью, над самоуверенной манерой держаться, над ее туалетами, которые ему казались безвкусными, над ее маленькими пристрастиями, например любовью к попугаям, к цветам, к ярким нарядам…

Зазвонил телефон, Жужа сняла трубку, мгновенно лицо ее изменилось, стало озабоченным, почти злым. Громко закричала что-то в трубку, потом послушала, снова стала быстро кидать короткие, сердитые слова.

«Сейчас она уже вся в своей больнице, — догадался Вершилов. — Должно быть, звонят из больницы, а ей сейчас все и вся до лампочки, кроме больницы, больных, персонала…»

Жужа в сердцах бросила трубку на рычаг.

Стукнула кулаком по столу.

— Черт знает что творяется в нашем отделении…

— Творится, — поправил Вершилов.

— Пускай творится. Я прописала больному капельницу, а сестра, понимаешь, забыла. Как тебе нравится?

— У нас тоже сестры не ахти, — сказал Вершилов. — Есть такие легкомысленные, рассеянные, одни танцульки да парни на уме…

Мысленно он усмехнулся. Говорит, словно старый старикан, можно подумать, что ему сто лет, что уже и думать позабыл о том, каким был в молодости, а ведь молодость была совсем недавно, кажется, рукой можно дотянуться, вот она, рядом…

— Нет, как тебе нравится? — продолжала кипятиться Жужа. — Я ушла домой, приказнула…

— Приказала…

— Ну, приказала, капельницу больному в шестую палату, не забыть, нет, отвечает Юдит, есть у нас такая рыжая, глаза вот такие, колесовые…