— Фармацевтический завод… — чуть запинаясь, сказал Вершилов. — Вы поняли?
Шофер кивнул, резко вывернул машину, обогнул площадь и ринулся по соседней улице, прямехонько по направлению к заводу.
Будапештские шоферы ездят обычно очень быстро…
Доктор Йонаш стоял возле заводских ворот, Вершилов невольно оценил эту вежливость по отношению к нему, иностранцу, потом он догадался: Йонаш хотел оплатить за него такси, он быстро вынул кошелек, быстро сунул шоферу сотню форинтов, сказав по московской своей привычке:
— Без сдачи…
Он не заметил, что произнес эти слова по-русски, но шофер понял его, радостно осклабился и мгновенно исчез, как бы боясь, что тароватый иностранец передумает и потребует всю сдачу сполна.
Хотя доктор Йонаш стоял поодаль, он почему-то все как есть понял. Крепко пожав руку Вершилова, поздравив его с благополучным прибытием, укоризненно заметил:
— Не надо так разбрасывать деньги, друг мой. Зачем?
— Захотелось, — ответил Вершилов, ожидая ответной улыбки, но Йонаш еще раз покачал головой, не сдаваясь:
— Так не надо делать…
— Почему не надо? — спросил Вершилов. — Разве плохо принести кому-то хотя бы маленькую радость? Ведь этот парень, должно быть, рад-радешенек, что получил около сорока форинтов сверху.
— Это плохо, — безапелляционно заявил доктор Йонаш. — Во-первых, вы рискуете остаться без гроша, а на чужбине это очень вредно и плохо, во-вторых, вы развращаете молодое существо, в-третьих…
— Ладно, — прервал его Вершилов. — Хватит. Не будет денег, друзья выручат, хотя бы вы, доктор Йонаш, что, нет, скажете?
— Выручу, — согласился доктор Йонаш, улыбнулся, и мигом в лице его исчезла брюзгливость, стало видно, что он, в сущности, славный малый, может быть, немного ограниченный, в чем-то даже чуть-чуть зануда, но в общем неплохой и добрый мужик, с которым можно иметь дело…
Они шли по заводскому двору, Вершилов обратил внимание: почти все рабочие, встречавшиеся им, здоровались с доктором Йонашем.
— Вас все, видно, знают, — сказал он.
— А как же? — спросил Йонаш. — Я же здесь работаю более двадцати лет, меня знают все, и я всех знаю…
— Сколько человек работает на вашем заводе? — спросил Вершилов. — Если, конечно, не секрет?
— Какой там секрет, — улыбнулся Йонаш. — Теперь у нас уже более пяти тысяч рабочих, а в недалеком будущем, надеемся, эта цифра вырастет до семи тысяч…
Он, видимо, хотел еще что-то добавить, но прервал самого себя: навстречу им приближалась женщина, темноволосая, с узкими плечами. Вскинула огромные, озерные, как мысленно определил Вершилов, глаза, слегка улыбнулась и вдруг ослепила несказанной, поразительной красотой. Должно быть, можно было часами глядеть на удивительное это лицо, бережно очерченное чьей-то уверенной рукой, на летящие брови над светлыми, и вправду походившими на озеро, глазами, на четкий неяркий рот, на бледные щеки в слабой осыпи веснушек…
— Познакомьтесь, — сказал доктор Йонаш, — это Марта Теплиц, наша заведующая лабораторией.
Марта протянула Вершилову руку с длинными, чуть шероховатыми на ощупь пальцами.
— А это доктор Вершилов, московский врач, заведующий отделением больницы, — продолжал доктор Йонаш, — наш с вами гость, Марта.
Марта проговорила что-то по-венгерски, доктор Йонаш перевел:
— Она слышала о вас раньше…
— Скажите ей, я доволен, что такая красивая женщина наслышана обо мне.
Доктор Йонаш перевел, Марта снова улыбнулась, бледные щеки ее слегка порозовели.
— Может быть, она говорит по-английски? — спросил Вершилов. — Тогда мы могли бы говорить, не затрудняя вас.
Марта покачала головой.
— Нет, — перевел доктор Йонаш. — Кроме венгерского, ни на каком другом…
— В таком случае уж будьте до конца с нами, — сказал Вершилов.
Йонаш наклонил голову:
— Постараюсь…
Он спросил о чем-то Марту, она ответила.
— Марта говорит, что в настоящее время их лаборатория занята серьезными научными исследованиями, проверяются многие лекарственные препараты, которые после всех исследований должны найти свое применение в промышленном производстве…
Он переждал немного, Марта продолжала говорить, и он снова перевел:
— Быстрое развитие любого фармацевтического завода связано с подъемом научной работы, а цель научной работы, это уже я от себя скажу, — подчеркнул Йонаш, — создание новых лечебных препаратов.
— Таким образом, вы отказываетесь от других научных открытий, я имею в виду открытия в зарубежных странах? — спросил Вершилов.
— Вовсе нет, — ответил Йонаш. — Мы не только покупаем лицензии, но и стремимся воспроизвести целый ряд зарубежных лекарств…
Марта что-то спросила, глядя то на Вершилова, то на Йонаша.
— Марта спрашивает: что вас интересует на нашем заводе?
— Полагаю, вам это известно не меньше моего, — улыбнулся Вершилов.
Йонаш обратился к Марте, опять говорил что-то довольно долго, она ответила ему, он помедлил с ответом, потом произнес какие-то слова. Потом повернулся к Вершилову:
— Я попытался рассказать Марте все как следует.
Вершилов не ответил ему, не в силах отвести взгляд от Марты. Наконец нехотя перевел глаза на Йонаша, сказал рассеянно:
— Очень хорошо, просто прекрасно…
Едва заметная улыбка зажглась в глазах Йонаша, Марта чуть скривила губы. Не только она, но и все ее сослуживцы, наверное, уже успели привыкнуть к оглушительному, мгновенному, словно солнечный удар, впечатлению, которое обычно производила ее красота.
«Какое это, должно быть, великое счастье и великая тягость быть такой красивой, — думал Вершилов, обходя вместе с Йонашем цеха и пролеты. — Вот она несет бремя своей оглушительной, невероятной красоты и в то же время испытывает всякого рода неудобства и даже неприятности. Женщины, все как одна, завидуют ей, мужчины преследуют своим вниманием. Если она замужем, муж не в силах не ревновать ее, если она приходит, скажем, к директору для делового разговора, директор только и делает, наверно, что глядит на нее и не может заставить себя не глядеть. Поистине справедливы слова: „Красота — это страшная сила“.»
Он обернулся к Йонашу. Йонаш вопросительно смотрел на него.
Вершилов понял, Йонаш о чем-то спросил его, а он, очевидно задумавшись, не расслышал.
— Что? — переспросил Вершилов.
— В какое время вам хотелось бы пообедать?
— Мне все равно.
Мысленно Вершилов хорошенько выругал самого себя. Нашел время мечтать, размечтался, словно молодой выпускник школы лейтенантов, позабыв о том, что у самого уже одна дочка замужем, вторая тоже вот-вот выйдет замуж и что обе, недалек час, сделают его в конце концов дедом…
Решительно провел рукой по голове, как бы стремясь вытряхнуть все лишние мысли. Надо думать о деле, только о деле и прежде всего о деле. Это — самое главное…
Было уже половина четвертого, когда он подъехал к улице Эссек, на которой жила давняя его приятельница Жужа.
Еще поднимаясь по лестнице, он услышал зычный Жужин голос, должно быть, разговаривала с кем-то по телефону.
«Не иначе распекает какую-нибудь сестру или молодого практиканта», — с улыбкой подумал Вершилов. Само собой, слов он не мог разобрать, но Жужин тон не оставлял сомнений: наверно, кто-то или что-то разозлило ее не на шутку.
Он не успел нажать пуговку звонка, как дверь распахнулась, на пороге выросла Жужа.
— Дружочек! — закричала что есть сил. — Милый! Как же я рада!..
Он прошел вслед за нею в хорошо знакомую гостиную, устланную по венгерской моде короткими, изрядно уже потертыми ковриками и паласами, во всех углах маленькие, уютные столики с вазами цветов на них, и на подоконниках цветы. Жужа обожала цветы, сама признавалась:
— Когда мне грустно, начну поливать или удобрять цветы, подрезать сухие листья, рыхлить землю, глядь, а дурного настроения как не бывало…
У нее были поистине золотые руки, иные так и называли ее: «Жужа — золотые руки…»
Она по праву считалась одним из лучших будапештских хирургов; примерно лет семнадцать тому назад она приехала по обмену в Москву, стажировалась в институте, где в то время работал Вершилов, в соседнем хирургическом отделении. Однажды пришла к Вершилову в отделение, сказала:
