— Я понимаю, это все вы… Спасибо вам. — И отвернулась от мамы.

А наш доктор Агния Сергеевна сказала:

— Э, милочка, да у вас нервы никуда.

И вдруг тоже прослезилась.

Внезапно нагрянули частые дожди с туманом по утрам. Правда, бюро прогнозов регулярно сулило теплые солнечные дни и температуру воздуха, доходящую до семнадцати градусов, но ранняя осень самовольно опровергала все предсказания и выдавала нам что ни день дождь, который моросил вплоть до ночи, а ночью вступали в свои права преждевременные заморозки, и утром крыши домов казались сизыми, словно бы дрожавшими от внезапно наступивших холодов.

Я вернулась из лагеря. Дома был только один дедушка, мама в начале августа уехала с папой отдыхать на Азовское море и должна была вернуться к первому сентября.

Как только я приехала домой, сразу же побежала к Антону, но не застала его. Меня встретила Зиновия Семеновна.

— Он на работе, — сказала она.

— Как на работе? — удивленно спросила я.

Она развела руками:

— Что с ним поделаешь? Сам так решил. Сколько я ни уговаривала его, чтобы поехал в деревню к бабушке, так и не согласился.

Оказалось, все то время, что я провела в лагере, Антон разносил телеграммы. Он договорился в нашем почтовом отделении и зарабатывал по 60 рублей в месяц.

— И все деньги мне отдает, — сказала Зиновия Семеновна.

Я вспомнила, как Антон делился со мной однажды: хочу, когда вырасту, купить машину «Москвич» и вместе с мамой поехать на юг.

Мне стало как-то не по себе. Вот, подумала, я только и делала, что развлекалась, гуляла, купалась, каталась на лодке, собирала грибы, а Антон работал. И теперь, не отдохнув, пойдет снова учиться…

— А я собрала всю его зарплату, до копеечки, и куплю ему пальто, — сказала Зиновия Семеновна. — А то он из старого уже вырос.

Я пошла к себе, села на табурет в лоджии, на которой дедушка посадил бобы и душистый горошек, и они разрослись зеленой стеной. Я думала об Антоне, и мне почему-то представлялось, как он едет по шоссе на своем «Москвиче», выставив локоть в открытое боковое окно, и рядом с ним сидит его мама и они оба едут отдыхать на юг. Должно быть, я задремала, поэтому и не услышала звонок в дверях. Открыла глаза и увидела прямо перед собой Антона.

Вроде бы мы не виделись всего лишь около двух месяцев, но за это время Антон сильно изменился: вырос, волосы выгорели от солнца и глаза на загорелом лице казались совершенно светлыми.

— Ты тоже подросла малость, — сказал Антон.

— Хочу подстричься, — сказала я. — Как думаешь, мне пойдет?

Он по привычке отступил на шаг, чтобы лучше разглядеть меня.

— По-моему, нет. С косами лучше.

— Надоели косы. Хочется вот такую прическу: «мальчик, идем в пещеру», здесь растрепано, а здесь на нет…

— Не могу себе представить тебя с такой прической.

— А я могу. Я уже все обдумала. Будет хорошо.

— Тебе виднее.

— Как дела, рассказывай.

— Все хорошо, — сказал Антон.

— Ты работаешь?

— Кончаю. На днях же нам в школу.

— А на рояле играешь?

— Редко.

— Почему? Мама говорила, чтобы ты ходил к нам заниматься.

— Времени не хватало, я же работал.

Потом он сказал:

— Возможно, у меня будет щенок.

Я обрадовалась:

— Вот хорошо! Если бы не дедушка, я бы тоже взяла!

— У нас будет один на двоих. Я все-таки уговорил маму.

— А ты уже выбрал щенка?

Он покачал головой:

— Нет еще. Есть целых пять кандидатов, и я не знаю, кого выбрать. Они мне все нравятся.

— Твоя мама ни за что не разрешит взять пять щенков.

— Она — нет. А я бы взял.

— И я бы взяла. У меня и мама и папа любят собак, а дедушка ни в какую.

— И мой папа тоже любил собак.

Он помолчал немного.

— Недавно мама рассказала мне, как она познакомилась с папой. Он лежал у них в больнице, у него была болезнь Боткина, а она тогда была еще санитаркой, только начала учиться на курсах сестер. И вот она приходила к нему в палату, а он лежал скучный, к нему никто не ходил, он ведь был из детского дома, и она тогда решила как-нибудь развлечь его, рассказывала ему, какие кинофильмы она видела…

— Ну, и что же?

— Ну и вот. Она все рассказывала папе, а он слушал ее и потом, когда он уже вышел из больницы, она узнала, что он киномеханик и все эти картины сам по многу раз видел.

— А когда они поженились?

— Не знаю. Наверно, вскоре после того, как он поправился. А вообще он много болел, мама говорит, он был болезненный, она постоянно выхаживала его от всяких болезней.

— Скажи правду, — спросила я, — ты помнишь папу?

Он засмеялся:

— Иногда мне кажется, что помню.

За два дня до начала занятий дедушка сказал мне:

— Вчера я был у Агнии Сергеевны.

— А чего ты к ней поехал? — спросила я.

— Я для нее обмен подыскал. Весьма, по-моему, подходящий, вон в том доме. — Дедушка кивнул на дом-башню, видневшийся из окна кухни. — Квартира тоже однокомнатная, только поменьше, чем у нее, а кухня и вовсе маленькая, пять метров, но ей, одной, хватит.

— У нее теперь кухня восемь метров.

— Ну и что с того? Она сразу же, как только я приехал, даже и слушать меня дальше не стала, говорит: «Пусть те, кто меняются, сперва ко мне приедут, потому что я заранее согласная».

Я побежала к Антону рассказать о том, что Агния Сергеевна, наверно, будет жить рядом с нами.

— А у меня тоже новость, — сказал Антон. — Даже целых две.

— Плохие или хорошие?

— Одна хорошая, одна не очень, даже, по-моему, плохая. Какую выложить раньше?

— Хорошую.

— Идет.

Он подвел меня к балкону. Возле балконной двери стоял ящик, а в ящике сидел и смотрел на нас лобастый черненький щенок с белым хвостом и белыми лапками.

— Что за прелесть! — воскликнула я. — Сколько ему?

— Месяца полтора.

— Ты где его взял? Это один из тех пяти, о которых ты мне говорил? Стало быть, выбрал?

— Нет, это уже шестой. Мама принесла из больницы.

— Где она его нашла?

— Там у них, в больничном дворе, живет собака, и у нее родились щенки, мама взяла вот этого…

Щенок несколько раз пискнул, потом схватил мой палец и стал сосать.

— Как мы назовем его? — спросила я.

— Ему подходит «Черныш», как думаешь?

— Черныш? Очень хорошо. Черныш! — позвала я, щенок поднял головку. — Смотри, он уже знает свое имя.

— Он очень умный, — сказал Антон. — Можешь поверить, я знаю собак, это будет необыкновенно умный пес.

— Он будет и твой и мой.

— Договорились. Только с ним надо гулять.

— Буду гулять, не беспокойся!

Я погладила Черныша по черной, слегка кудрявившейся шерсти.

— Вот тебе теперь уже и не надо выбирать одного из пяти!

— Да, я очень удивился, когда мама принесла его.

— Выходит, ты сумел перевоспитать ее. А теперь давай другую новость.

— Наш дом сломали.

— Какой дом?

— Как — какой? На Масловке.

— А ты откуда знаешь?

— Твой дедушка сказал.

— А он откуда знает?

— Ему, кажется, Агния Сергеевна сказала.

— Почему же дедушка мне не сказал?

— Это ты уж его сама спроси.

— Наш дом, — повторила я.

Казалось, до меня только сейчас дошел смысл того, что сказал Антон. Наш дом сломали. Больше его уже никогда не будет…

— Поедем на Масловку, — сказала я. — Поглядим…

— Чего глядеть?

— Вдруг от него что-то осталось? Поедем.

И мы поехали. Через весь город, на автобусе, потом на метро, потом на троллейбусе. Чем ближе подъезжали к старому району, тем тревожнее было мне. Я и хотела увидеть то, что осталось от нашего дома, и боялась этой встречи.

Еще издали мы увидели огонь. Он горел ярко, весело, а кругом стояли незнакомые мальчишки, смотрели на огонь.

Это горел наш дом. Сперва его сломали, а потом, видно, решили сжечь.

Трещали прокаленные солнцем долгих лет доски, пламя то разгоралось, то снова затихало, и тогда мальчишки, которых я не знала, подбрасывали в огонь кто доску, кто обломок двери, кто кусок ставня, и огонь оживал с новой силой.