Если она и держала в руках клубок, то сейчас, щелкнув раствором ножниц, перерезала последнюю нитку. Нет таких слов, которые смогли бы воскресить безвременно умерший диалог, а если бы и были, уже сгорели бы в пламени моего стыда. Как знать, что было бы, стой мы на своем до последнего, мужественно снося физическое неудобство стульев и психологический гнет мисс Андерсон. Возможно, упорство сыграло бы нам на руку. Ведь что может быть обиднее того, как глупо мы сошли с дистанции в самом начале? Точно боролись не за ребенка, а за второсортный конкурсный приз.

Но у Вонки иное мнение на этот счет:

- По-моему, эта жуткая женщина просто получает удовольствие от того, когда говорит людям «нет», - бодрым учительским тоном вещает он, стуча по камням тросточкой, когда мы спускаемся по аллее. - И чтобы почаще говорить «нет», она заставляет «нет» звучать как «да». А раз сказать «нет» ее самоцель, она бы и Цицерону отказала.

- Мне кажется, она была готова пойти нам навстречу… – тихо говорю я.

- Элли, прекрати, - морщится Вонка. – Ты вообще видела ее кабинет?

- Какое это имеет значение?

- Прямейшее. На работе человек проводит большую часть времени. Поэтому недаром говорят, что если хочешь найти истинное зеркало души человека, нечего пялиться в его зрачки – лучше сходи посмотреть на его рабочее место.

- Ты это только что выдумал. И что же о душе мисс Андерсон тебе сказал ее кабинет?

- Лишь то, что никакой души у нее быть не может. А ты чего нос повесила-то? Знаешь главное правило жизни? Если чего-то очень хочется, это можно себе позволить. А знаешь главное исключение из этого правила? Сдаваться нельзя. Даже если отчаянно хочется. Это противопоказано при любых обстоятельствах. Аксиома, с которой надо смириться, и ничего тут не поделаешь, Элли, - он картинно разводит руками в стороны. - Будем искать другие варианты.

- Обнадеживает, - грустно улыбаюсь я.

- Ага. Советую тебе как следует обнадежиться.

- Так не говорят «обнадежиться».

- Еще как говорят. Повсеместно. И кстати, про кабинет как отражение души тоже всем известно. Стоит иногда выключать режим учителя, не то характер станет совсем несносным.

- Что значит «совсем»? – наигранно возмущаюсь я, чувствуя, как ко мне медленно возвращается хорошее расположение духа. - У меня ангельский характер.

- Ага, - усмехается Вонка. - Найди второго человека, который считает также.

Продолжая шутливую перепалку с ним до самого дома, я впервые ловлю себя на том, что серьезное препятствие не выбило меня из колеи. Да, я чувствую досаду, но не горе, а главное, меня до краев переполняет вера в то, что вместе с Шарлоттой и Бакетами мы обязательно что-нибудь придумаем. Я больше не одна против всего мира. Я - часть целого.

========== Часть 29 ==========

Если бы я только знала, чего хочу на самом деле, я бы никогда не смотрела телевизор. Не включала бы его даже для фона. Не искала бы в развлечениях лекарство от скуки.

Если бы в моих руках оказалась лампа Аладдина, я бы пожелала научиться желать. Я бы пожелала себе внутреннего огня, который бросил бы свет на мое существование, наполнил бы его смыслом, помог бы сквозь пелену грез разглядеть реальные цели и проложить к ним дорогу.

Если бы я только горела внутри, я бы вставала с восходом и проживала каждое мгновение осознанно. Я бы читала чуть меньше и жила чуть больше. Я была бы как Вонка, который работает настолько увлеченно, что не успевает следить за сменой времени суток. Да, я бы мечтала быть такой, как он или как Франческа. Жить мечтой, а не грезить наяву. Но я словно свеча, в которую забыли вставить фитиль.

И сейчас, когда я слышу рев телевизионных динамиков, мне хочется схватить стул за задние ножки и бросить его в экран. Так, чтобы он вспыхнул, а осколки засыпали ковер.

Чтобы тишина подсказала мне, для чего я вообще существую. Чтобы я могла собраться с мыслями. Но в гостиной с ногами на диване сидит Шарлотта, и я сдержанно прошу ее сделать потише.

Она вздрагивает, только сейчас заметив мое присутствие, и поспешно убирает в карман фотокарточку, которую разглядывала, а в это время на экране Салли из «Корпорации монстров» пытается вернуть девочку-найденыша домой. Глаза Чарли заплаканные, а мультик она не смотрит. Это лишь фон, который помогает ей спрятаться. Я сама беру пульт и вдвое убавляю звук. Чарли не шевелится.

- Мороженого?

- Нет. Хотя… Да, можно. С шоколадной крошкой.

Я иду на кухню и возвращаюсь с двумя вазочками с пломбиром. Одну протягиваю ей. Какое-то время мы сидим в тишине, Чарли остервенело ковыряется ложечкой в мороженом, заглатывая его огромными кусками, словно участвует в состязании на скорость. Несколько капелек падает на диван. Мне хочется сказать ей, чтобы не спешила так, а то горло заболит, но, покосившись на нее краем глаза, я так и не решаюсь начать разговор первой.

- Что происходит с людьми после смерти? – спрашивает она через четверть часа.

Я облизываю губы, забираясь повыше на диван. Мы касаемся друг друга коленками. Я бы обняла ее, но я не сильна в тактильности. Для меня большая загадка, когда люди ждут от меня физического контакта, и, чтобы не возникло неловкости, я вообще редко дотрагиваюсь до собеседника. Удивительно, но из-за этого неловкость наоборот возникает.

- Они… они ведь не исчезают? - взволнованно продолжает Чарли. - Они ведь не могут просто исчезнуть, да? В смысле, мы, конечно, больше не можем их видеть, но где-то они еще есть? Должны же ведь они где-то быть! Потому что если нет… – ее нижняя губа дрожит, – если нет…

Из памяти проступает осунувшееся лицо моего отца, каким я запомнила его перед смертью: желтоватая пергаментная кожа, но еще теплые щеки и мудрый взгляд. Где он? Его тело под землей уже давно стало прахом, больше нет ни щек, ни глаз, даже костей уже больше нет. Но сам-то он где? Что значит умер?

- Какая-то часть тех, кто умирает, всегда остается с нами, - говорю я. - Ну, хотя бы потому что если бы не они, мы бы не были собой. Мы бы собой не стали. Как… ну я не знаю, как фигурки из глины, мы сформированы отпечатками чужих слов и чужих поступков. Можем ли мы сказать, что сегодня мы те же, кем были вчера, если меняемся непрестанно? Что такое смерть в мире, где все взаимосвязано?

- По-моему, бред, - раздраженно фыркает Чарли, дергаясь вправо, и я понимаю, что вышла осечка. Одно дело понимать людей, а совсем другое говорить нужные вещи в нужное время.

- Возможно, - сконфуженно улыбаюсь я. – Не знаю.

- Просто это ведь нечестно, да? Почему люди, которых ты любишь, уходят не вместе с тобой, а когда им вздумается? Получается, всю жизнь мы только и делаем, что встречаем новых людей, а потом все равно их теряем. Все, кого мы любим, нас бросают.

- Не думаю, что смерть значит конец, - мягко говорю я. В голову, как по закону подлости, приходят исключительно шаблонные фразы. Да уж, я дочь своей матери.

- Да дело не только в смерти! – Чарли перегибается через подлокотник и небрежно бросает пустую вазочку на пол. – Просто… просто зачем говорить «я никогда тебя не оставлю» и тому подобную чепуху, если заранее знаешь, что оставишь?! Это нечестно… нечестно, - она всхлипывает, отводя взгляд в сторону.

- Ох, Чарли-Чарли, - качаю головой я, а глаза у меня уже на мокром месте, и в горле стоит ком, который я все сглатываю и сглатываю, но встал он намертво.

- Вы… вы так похожи на мою маму, – сбивчиво произносит она, лишая меня последних крупиц самообладания. Я крепко сжимаю ее в объятиях, и мое дыхание становится таким прерывистым, будто весь воздух выходит из дыры в животе.

Я лезу в карман за платочком, но пальцы нащупывают что-то другое. Какую-то бумажку. Развернув ее за спиной у Шарлотты, я читаю следующие строчки:

Я могу вам помочь. Сегодня, в 7, Грин парк роуд, 13/2. Приходите одна. Б. Андерсон