Игуменка, дендрарий, Волга,

пансионат среди полей,

что поймою зовутся, полно,

водичку местную налей.

От нее польза для желудка,

или привет от докторов.

Среди истории голубка

с грачом гуляет средь котов.

Прекрасно мирное соседство,

животный мир среди листвы,

здесь лечат все, и даже сердце

забьется лучше в день весны.

И легкие вздохнут свободно,

расправив крылья. Воздух – плен.

А ингаляция упорно

здесь лечит бронхи, был в них тлен.

А можно полечить колени,

ладони в воске завернуть,

исчезнут в миг остатки лени,

и полечившись, снова в путь.

Холод. Ветер. Волга. Ель.

Небо удивляет:

облака плывут на мель,

солнце замедляет.

Редкий вид со всех сторон:

кустики, березки.

Ель не просто, ель-барон,

шишки словно слезки.

А сосна? Нет, не одна,

целые аллеи.

Вековая здесь сосна,

небо сквозь белеет.

Дождик, солнце и тепло,

а бывает холод.

Много волн здесь утекло,

путь у Волги долог.

Руки можно опустить,

подержав их в Волге.

Теплоход не пропустить,

путь туристов долгий.

Едва все снега отошли незаметно,

трава зеленела вдали,

и солнце слепило глаза несусветно,

шахтер про себя говорил.

Красавец шахтер ехал рядом в вагоне,

модерный попался вагон,

и шторки серели из саржи в погоне,

чтоб спрятать шинель и погон.

Любил Воркуту, жену, шахту, поездки -

мужчина напротив сидел.

Жена у него была явно прелестна.

Уехал. На все есть предел.

Откуда он ехал? Что в тундре оставил?

Он третьи был сутки в пути.

Закрыл за собой воркутинские ставни,

где уголь всегда мог найти.

Он четверть от века углем умывался,

по штольне туда и сюда,

однако красивым и бодрым остался,

он сам был как будто слюда.

Самый солнечный, морозный,

двадцать два на солнце,

это март такой курьезный,

день рожденья вольный.

Вновь сегодня день великий,

я большая стала,

всем известны солнца блики,

я себя верстала.

Что такое? Что случилось?

Ничего подруги,

семь десятков получилось,

я живу сквозь вьюги.

Я чертила очень долго

и порою много,

я писала стихи столько,

чтоб быть в мыслях строгой.

А потом писала прозу,

пусть не знаменита,

но зато мороза розы,

в день пришли к пииту.

Мерцает иней на морозе,

ведь солнце мир забыло греть.

И только розы и мимозы

всех просят в холод не стареть.

Мимозы зимнею порою,

когда сверкает снег в мороз,

всегда порадуют собою,

их ангел неба нам принес.

Цветы стоят и горделиво

несут улыбку в мир людей,

волшебной силою и льстиво,

сияют нежностью своей.

Благоухают розы долго,

коль примут на ночь ванну все.

От роз прекрасных больше толку,

они приблизят нас к весне.

Прекрасны розы совершенством,

мимозы солнышко дарят.

В каком-то сказочном блаженстве

все мысли тайные летят.

Вы стали пнем, покрытым мхом,

а все туда же.

Как будто в горле старый ком

на абордаже.

Все ручкой пишите стихи

без клавиш, кнопок.

В свои влюбляетесь грехи

под звуки стопок.

Все вспоминаете себя,

как вас любили.

Живете просто, не скорбя,

жизнь не пропили.

Но что-то скучно стало мне

от ваших басен,

оставлю вас наедине,

как старый бакен.

Пусть обтекает вас вода

с чужою тиной.

Забуду вас я навсегда,

стихи – овином.

Если вам исполнилось шесть-пять,

стать должны вы в жизни невидимкой,

под запрет попал театр опять,

и свобода стала легкой дымкой.

Украшение улиц не для вас,

старым нет в метро святого места,

в опере услышать могут бас,

только те, кто в возрасте невесты.

Льготы все закрыты до поры,

когда птицы будут плыть по морю,

словно вы забыли суть игры,

в возрасте, когда болеют корью.

Вот такие тяготы пошли,

типа: не ходи куда хотели.

Стали проповедники грешны,

словно прихожанки из борделя.

Дома все сидите те, кто стар,

дома, словно вы примерзли к стулу,

так диктует сам седой Икар,

и Москва уменьшилась до Тулы.

Шарлатанка осень разметала

золотые косы по земле,

а потом о счастье растрепала

всей своей березовой семье.

И волшебным действием с пеленок

золотистой праздничной порой

по листве прошелся олененок,

и листву насыпал он горой.

Что-то призадумались осины,

грустным стал осенний дивный сон,

как стволы сереют их лосины,

но смеются тихо в унисон.

Вот они осенние разломы,

яркие кленовые листы,

рядом безутешная солома

из травы, засохшей до весны.

Зеленеет вредная крапива,

все желтеют, зелена она,

словно на века напилась пива,

словно она вечная сосна.

Мне нравилось продумывать приборы,

не лестницы, не платья, только их,

из электроники на плате, как наборы,

не спит мой разум, и во сне ретив.

Всю жизнь была «конструктором от Бога»,

а в «6 и 5» сказали тихо: «Нет».

Теперь мечусь во сне, ищу пороги,

ищу себя на склоне женских лет.

Ищу, хожу, по фирмам, коридорам,

пытаюсь отыскать свой прежний быт,

я прохожу вдоль кульманов и компов,

никто меня не знает, труд забыт.

Я столько в этом мире начертила!