– И что ты выяснил? Хэм уже сиял от гордости.

– «КВХ Ванкувер и Базель» владеют 51 процентом акций этих паршивых биотехнологических компаний с острова Мэн, «Лор-херли» и «Фарма-жопа». «Три Биз Найроби» принадлежат эксклюзивные права на импорт и продажу этой самой молекулы плюс всех ее производных на африканском континенте.

– Хэм, ты просто чудо!

– «Лорфарма» и «Фармабир» принадлежит одной и той же банде троих. Или принадлежали, пока они не продали пятьдесят один процент акций. Один парень, две телки. Фамилия парня – Лорбир. Лор плюс Вир плюс Фарма и дают тебе «Лорфарму» и «Фармабир». Женщины – врачи. Переписка через швейцарского гнома, который живет в почтовом ящике в Лихтенштейне.

– Фамилии?

– Лара Какая-то. В записях есть. Лара Эмрих. Вспомнил.

– А вторая?

– Забыл. Нет, не забыл. Ковач. Имени нет. А вот Лара – мое любимое. Из песни. Как она мне нравилась. Из «Живаго». Тессе тогда тоже нравилась эта песня. Черт! – Пауза, Хэм сморкался и вытирал глаза. Джастин ждал.

– И что ты сделал с этими сведениями, когда добыл их, Хэм? – тактично полюбопытствовал Джастин.

– Зачитал ей по телефону в Найроби. Она так радовалась. Назвала меня героем… – Он замолчал, встревоженный выражением лица Джастина. – Не по твоему телефону, идиот. Она говорила из дома кого-то из ее друзей. «Ты должен пойти в телефон-автомат, Хэм, и оттуда позвонить мне по следующему номеру. Ручка есть?» Привычка командовать у нее в крови. И к телефонным разговорам она относилась очень уж подозрительно. Иногда мне казалось, что у нее паранойя. Однако даже у параноиков бывают настоящие враги, не так ли?

– У Тессы были, – согласился Джастин, и Хэм как-то странно посмотрел на него.

– Ты же не думаешь, что из-за этого все и случилось? – понизив голос, спросил он.

– Ты о чем?

– Из-за того, что Тесс прихватила за одно место этих фармакологов?

– Это можно предположить.

– Но… я хочу сказать… Господи… ты же не думаешь… что они заткнули ей рот, не так ли? Я, конечно, знаю, что они – не бойскауты.

– Я уверен, что все они – убежденные филантропы, Хэм. Готовы отдать свой последний миллион. Долгое, очень долгое молчание нарушил Хэм:

– Матерь божья. Господи Иисусе. Да, тут нельзя дергаться.

– Совершенно верно.

– Я ей все это устроил своим звонком в Найроби?

– Нет, Хэм. Ради нее ты отдал бы и руку, и ногу, и она любила тебя.

– Да. Господи Иисусе. Могу я что-нибудь сделать?

– Да. Добудь мне коробку. Подойдет даже картонная. Найдется у тебя такая?

Довольный тем, что есть чем заняться, Хэм ушел и вскоре вернулся с пластмассовым ящиком. Присев на корточки рядом с «гладстоном», Джастин открыл замки, растянул ремни и, спиной прикрывая саквояж от Хэма, переложил его содержимое в пластиковый ящик.

– А теперь, если тебя не затруднит, принеси мне документы по наследству Манцини. Старые и ненужные. Которые ты хранишь, но никогда в них не заглядываешь. Ровно столько, чтобы заполнить саквояж.

Хэм принес документы, старые и затертые, как и хотелось Джастину. И наблюдал, как тот затягивает ремни, закрывает замки. Потом из окна наблюдал, как Джастин выходит из тупика, с саквояжем в руке, останавливает такси.

– Матерь божья! – только и выдохнул Хэм, когда такси скрылось из виду.

– Доброе утро, мистер Куэйл, сэр. Позволите взять ваш саквояж, сэр? Я должен просветить его рентгеновскими лучами, если вы не возражаете. Новые правила. В ваши дни такого не бывало, не так ли? Или при вашем отце. Благодарю вас, сэр. И вот ваш пропуск, прошу на борт, как раньше говорили, – голос становится тише и мягче. – Мы очень сожалеем, сэр. Мы все потрясены.

– Доброе утро, сэр! Рады вновь видеть вас с нами, – вновь голос становится тише и мягче. – Глубокие соболезнования, сэр. От жены тоже.

– Наши глубочайшие соболезнования, мистер Куэйл, – еще голос, обдавший ухо пивными парами. – Мисс Лендс-бюри просит пройти к ней, сэр. Добро пожаловать домой, сэр.

Но Форин-оффис более не дом. Его нелепый холл, построенный с тем, чтобы вселить ужас в сердца индийских царьков, теперь словно расписывается в собственном бессилии. Портреты надменных пиратов в пудреных париках больше не встречают его улыбкой старых знакомцев.

– Джастин. Я – Элисон. Мы не встречались. Как жаль, ужасно жаль, что поводом стало такое трагическое событие. Как вы? – Элисон Лендсбюри появилась в высоких, в двенадцать футов, дверях своего кабинета, сжала его правую руку своими, чуть тряхнула, отпустила. – Мы очень, очень огорчены, Джастин. Расстроены до предела. А вы такой мужественный. Так быстро приехали. Неужели вы действительно пришли в себя? Я даже представить такого не могу.

– Меня интересовало, нет ли новостей об Арнольде.

– Арнольде?.. А, загадочном мистере Блюме. К сожалению, ничего нет. Мы должны опасаться самого худшего, – объяснять, что подразумевалось под худшим, она не стала. – Однако он – не британский гражданин, не так ли? – голос повеселел. – Мы должны позволить нашим добрым бельгийцам приглядывать за своими согражданами.

Кабинет Элисон производил впечатление. Высоченные, в два этажа, потолки, золоченые фризы, черные, со времен войны, батареи центрального отопления, балкон с видом на закрытый для посторонних глаз сад. У стола два кресла, на одно Элисон положила свой кардиган, чтобы Джастин по ошибке не занял его. Термос с кофе позволял им не прерывать беседу, если кому-то вдруг захочется пить. И у Джастина создалось ощущение, что из кабинета Элисон только что вышли другие люди. Четыре года посол в Брюсселе, три – советник по оборонным проблемам в Вашингтоне, вспоминал он. Еще три в Лондоне – представитель Форин-оффис в Объединенном разведывательном комитете. Назначена начальником Управления по кадрам шесть месяцев тому назад. Дала знать о себе дважды. Одно письмо с просьбой обрезать Тессе крылышки – проигнорировано. Один факс, запрещающий ему посещение собственного дома, – опоздал. Он попытался представить себе, а в каком доме живет Элисон, и поселил ее в особняке из красного кирпича неподалеку от «Харродза», откуда по уик-эндам удобно добираться до бридж-клуба. Пятидесяти шести лет от роду, худощавая, она, в память о Тессе, оделась в черное. На среднем пальце левой руки Джастин заметил мужской перстень с печаткой. Предположил, что принадлежал перстень ее отцу. Фотография на стене запечатлела Элисон в начале игры на «Мур-парк ». На другой, по разумению Джастина ее давно следовало снять, Элисон пожимала руку Гельмуту Колю. «Скоро тебя наградят орденом Британской империи, ты станешь дейм Элисон и отправишься руководить женским колледжем», – подумал он.