В рубке смеются, голос с иностранным акцентом отвечает тем же.

– Почему он нервничает? – спрашивает Джастин.

– Они все нервничают. Лагерь находится практически на передовой. Когда мы приземлимся, мистер Аткинсон, пожалуйста, оставайтесь рядом со мной. Протокол требует, чтобы я первым представил вас комиссару.

Посадочная полоса – сильно вытянутый теннисный корт, кое-где заросший травой. Туземцы и собаки появляются из рощи и направляются к полосе. Хижины с коническими крышами. Эдзард проходит над полосой на низкой высоте, Маккензи всматривается в буш с обеих ее сторон.

– Плохишей нет? – спрашивает Эдзард.

– Плохишей нет, – подтверждает Маккензи.

«Буффало» клюет носом, выравнивается, резко идет вниз. Посадка жесткая. Клубы красной пыли заволакивают иллюминаторы. Самолет ведет влево, еще больше влево, натужно скрипят веревки, удерживающие груз. Двигатели ревут, фюзеляж вибрирует, что-то стонет, трещит. Двигатели смолкают. Пыль оседает. Они прибыли. Джастин сквозь рассеивающуюся пыль видит в иллюминаторе направляющихся к самолету людей: африканские сановники, дети, две белые женщины в джинсах, футболках, с браслетами на руках. А по центру, в коричневом хомбурге, шортах цвета хаки и изношенных замшевых туфлях, улыбаясь во весь рот, веселый, здоровый, выступает Марк Лорбир, но без стетоскопа.

Суданские женщины вылезают из самолета и присоединяются к галдящей толпе своих соотечественников. Джейми-Зимбабвийка с криками счастья и радости обнимает своих коллег, потом Лорбира, снимает с него хомбург, гладит по рыжим волосам, а Лорбир, сияя, как медный таз, шлепает ее по заду и заливается смехом, словно школьник в день рождения. Носильщики из племени динка залезают в салон и, следуя указаниям Эдзарда, начинают разгрузку. Но Джастин остается в кресле, пока Маккензи не зовет его. Они спускаются по трапу и уходят от толпы к небольшому холму, на котором старейшины племени динка, в черных брюках и белых рубашках, сидят в садовых креслах, установленных полукругом в тени дерева. Центральное кресло занимает комиссар Артур, сухонький, седовласый, с высеченным из камня лицом и пронзительным взглядом глубоко посаженных глаз. На голове у него красная бейсболка, над козырьком вышито золотом: «Paris».

– Итак, вы – человек пишущий, мистер Аткинсон, – говорит Артур на безупречном архаичном английском, после того как Маккензи представляет мужчин друг другу.

– Совершенно верно, сэр.

– Какой журнал или другое печатное издание, если позволите спросить, удостоено чести пользоваться вашими услугами?

– Лондонская газета «Телеграф».

– Воскресное издание?

– Скорее ежедневное.

– Обе прекрасные газеты, – заявляет Артур.

– Артур был сержантом Суданских сил обороны, когда эта страна находилась под британским мандатом, – объясняет Маккензи.

– Скажите мне, сэр. Я не ошибусь, сказав, что вы прибыли сюда, чтобы обогатить свои знания?

– И знания моих читателей тоже, сэр, я на это очень надеюсь, – отвечает Джастин, настоящий дипломат, уголком глаза замечая, что Лорбир и его сопровождающие пересекают посадочную полосу.

– Тогда, сэр, мне бы очень хотелось, чтобы вы обогатили знания моих людей, прислав сюда английские книги. ООН кормит наши тела, но редко вспоминает о наших душах. Мы предпочитаем книги английских классиков девятнадцатого столетия. Возможно, ваша газета сможет оказать нам посильную помощь.

– Я, безусловно, передам им вашу просьбу, – отвечает Джастин. За его правым плечом Лорбир и его люди подходят к подножию холма.

– Мы очень рады вашему приезду, сэр. Как долго мы будем наслаждаться вашим обществом, сэр?

За него отвечает Маккензи. Лорбир и сопровождающие останавливаются у подножия холма, дожидаясь, пока к ним спустятся Маккензи и Джастин.

– До завтрашнего дня, Артур. Мы улетим в это же время, – говорит Маккензи.

– Но не дольше, пожалуйста, – Артур искоса оглядывает придворных. – Не забудьте про нас после отъезда, мистер Аткинсон. Мы будем ждать ваши книги.

– Жаркий день, – отмечает Маккензи, когда они спускаются с холма. – Должно быть, уже сорок два, а еще не вечер. И все же это рай на земле. Вылет завтра в это же время, не забудьте. Привет, Брандт. Вот твой журналист.

Джастин не ожидал столкнуться с таким дружелюбием. Глаза, которые в больнице Ухуру не видели его в упор, теперь светятся радушием. На обожженном солнцем лице просто не хватает места для искренней, заразительной улыбки. В горловом голосе, что-то нервно бормотавшем в палате Тессы, появился командирский металл. Двое мужчин обмениваются рукопожатием, пока Лорбир говорит. Лорбир сжимает руку Джастина двумя руками. Рукопожатие его дружеское, крепкое.

– Вас проинструктировали в Локи, мистер Аткинсон, или вся тяжелая работа оставлена на меня?

– Боюсь, времени для инструктажа у меня не было, – отвечает Джастин, тоже улыбается.

– Ну почему журналисты всегда торопятся, мистер Аткинсон? – весело жалуется Лорбир, отпускает руку Джастина, чтобы обнять его за плечо и увлечь к посадочной полосе. – Неужели в наши дни правда так быстро меняется? Мой отец всегда учил меня: правдивое – вечно.

– Мне бы очень хотелось, чтобы он просветил в этом моего редактора.

– Но, возможно, ваш редактор не верит в вечность? – осведомляется Лорбир, разворачивает Джастина, подносит палец к его лицу.

– Возможно, не верит, – не спорит Джастин.

– А вы? – Брови, словно у клоуна, вопросительно взлетают вверх.

На мгновение Джастин теряется. « Чего я притворяюсь? Это же Лорбир, предатель!»

– Думаю, что мне надо еще пожить какое-то время, прежде чем я смогу ответить на этот вопрос.

Его слова вызывают у Лорбира приступ смеха.

– Но не слишком долго, старина! Иначе вечность придет и заберет вас к себе! Вы когда-нибудь видели, как сбрасывают продовольствие? – внезапно он понижает голос, хватает Джастина за руку.

– Боюсь, что нет.

– Тогда я вам покажу. И вы сразу поверите в вечность, уверяю вас. Его сбрасывают четыре раза в день, и всякий раз это божественное чудо.

– Вы очень добры.