А потом отправился на пешую прогулку. Сначала по брусчатым мостовым средневекового города с его колокольнями, торговыми домами и статуями проповедников свободы и борцов с угнетением. Вышел к реке и с детской площадки воззрился на раскинувшееся перед ним бетонное королевство фармамиллиардеров, на безликие корпуса, сомкнувшие ряды против одного-единственного человека, посмевшего бросить им вызов. Оранжевые краны не прекращали движения. Белые трубы, как молчаливые минареты, с окрашенными яркой краской или в полоску вершинами, чтобы самолеты вовремя их заметили, выпускали невидимые глазу газы в коричневое небо. У их подножия лежали железнодорожные пути, склады, гаражи, пристани, защищенные своими Берлинскими стенами, с колючей проволокой поверху, разрисованные граффити.

Влекомый силой, определить которую он уже и не пытался, Джастин пересек мост, как во сне побродил между обшарпанными домами, магазинами поношенной одежды, рабочими-иммигрантами на велосипедах. И наконец, волею судьбы, очутился на обсаженной деревьями авеню, в дальнем конце которой высилась арка, так густо увитая плющом, что Джастин не сразу разглядел в ее глубине дубовые ворота, медный звонок и медный же почтовый ящик. А повернув голову направо, увидел три белых замка, соединенные летящими коридорами. Облицовочный камень блестел, словно кафель в операционной, окна со стеклами цвета меди, казалось, только что чисто вымыли. И за каждым замком поднималась белая труба, карандаш, пронзающий небо. И на каждой трубе золотые буквы «КВХ», нарисованные одна под другой, подмигивали ему, словно давние друзья.

Джастин не знал, как долго он стоял, задрав голову, зачарованный этим триптихом. Иногда у него возникало ощущение, что фланговые здания сближаются, чтобы раздавить его. Или наклоняются, чтобы на него обрушиться. Наконец колени у него подогнулись, и он обнаружил, что сидит на скамейке, на клочке вытоптанной земли, где женщины прогуливали своих собак. Он ощутил слабый, но устойчивый запах и словно перенесся в найробский морг. «Сколько мне придется прожить, – подумал он, – чтобы перестать замечать этот запах?» Должно быть, наступил вечер, потому что окна цвета меди осветились изнутри. Он различал движущиеся силуэты и отблеск компьютерных дисплеев. «Чего я здесь сижу? – спрашивал он себя и продолжал наблюдать. – О ком я думаю, кроме тебя?»

Она сидела рядом с ним, но на этот раз не нашлась с ответом. «Я думаю о твоей храбрости, – ответил он за нее. – Я думаю, что ты и Арнольд сражались с этим монстром, тогда как старина Джастин волновался, а достаточно ли на клумбах места, чтобы на них выросли дорогие его сердцу фризии. Я думаю о том, что больше не верю ни в себя, ни в принципы, на которых воспитывался. Было время, когда твой Джастин, как и люди в этом здании, гордился тем, что соглашался с трудными решениями, принимаемыми коллективной волей, под этим подразумевались Страна, Доктрина здравомыслящего человека или, случалось и такое, Высшее благо . То было время, когда я верил, что один человек, мужчина или женщина, может умереть ради счастья остальных. Я называл это жертвой, долгом или необходимостью. То было время, когда я мог стоять вечером у здания Форин-оффис, смотреть на освещенные окна и думать: «Добрый вечер, это я, ваш покорный слуга Джастин. Я – винтик большой и умной машины и горжусь этим. Я служу, з начит, я существую. Сейчас я чувствую только одно: ты сразилась со всей этой ратью, и, что неудивительно, они победили».

С главной улицы маленького городка Джастин свернул налево и направился на северо-запад, по бульвару Доуса, навстречу дующему из прерий ветру. Три года, которые он проработал экономическим атташе в Оттаве, не пропали даром. Хотя он никогда не бывал в Саскачеване, все, что он видел, было ему знакомо. Он помнил, что снег ложится на Хэллоуин , а сходит к Пасхе. Посевная в начале июня, сбор урожая после первых сильных заморозков в сентябре. И пройдет еще несколько недель, прежде чем редкие крокусы начнут появляться среди островков мертвой травы. На другой стороне улицы стояла синагога, чистенькая, работающая, построенная поселенцами, оставленными на железнодорожной станции с дурными воспоминаниями, картонными чемоданами и надеждой получить собственный надел земли. В сотне ярдов поднималась украинская церковь, за ней стояли храмы католиков, пресвитерианцев, свидетелей Иеговы, баптистов. С каждой соседствовала крытая автостоянка, чтобы двигатели железных скакунов верующих не з амерзли, пока их хозяева молились. В голове мелькнула строка из Монтескье: «Нигде не было столько гражданских войн, как в царстве Христа».

За домами бога поднимались дома Маммоны, промышленный район города. «Должно быть, цены на мясо сильно подскочили», – подумал он. Иначе он бы не видел перед собой новенький, с иголочки, корпус мясоперерабатывающего завода Гая Пуатье. И зерновые, похоже, продаются как нельзя лучше. Отсюда и новая фабрика по отжиму семян подсолнечника. А что это за люди, собравшиеся кучкой у старых домов? Наверное, сиу или кри. Улица повернула и через короткий тоннель под железной дорогой повела его на север. Он очутился в другой стране, с эллингами и особняками, выстроившимися вдоль берега реки. Здесь богатые англичане выкашивали лужайки, мыли автомобили, лакировали яхты и кляли на все лады украинцев, жидов, чертовых индейцев, живущих на пособие. Впереди высился холм, а на нем и вокруг него раскинулась его цель, гордость города, жемчужина Восточного Саскачевана, его академический Камелот, университет Доуса: средневековые здания из песчаника, колониальные – из красного кирпича, современные – стеклянными куполами . После развилки начался подъем, который привел Джастина к воротам с амбразурами, украшенным сверху позолоченным рыцарским гербом. За воротами он видел ухоженные лужайки кампуса и бронзового отца-основателя, Джорджа Эймона Доуса-младшего, владельца шахт, железнодорожного барона, развратника, земельного вора, гонителя индейцев и местного святого, вознесенного на гранитный пьедестал.

Он двинулся дальше. Спасибо путеводителю, знал, куда идти. Дорога вывела его на центральную площадь. Ветер гнал пыль по асфальту. У дальнего конца стоял увитый плющом павильон, а за ним – три корпуса из стали и бетона с высокими, освещенными неоном окнами. Большой щит, выдержанный в золотом и зеленом тонах (любимые цвета миссис Доус – это из путеводителя), сообщал на французском и английском, что эти корпуса – Университетская больница клинических исследований. На указателе поменьше Джастин прочитал: «Амбулаторные больные». Пошел по стрелке и очутился перед рядом вращающихся дверей под бетонным козырьком, которые охраняли две массивные женщины в зеленых пальто. Он пожелал им доброго вечера, они ответили тем же. С прихваченным морозом лицом, с изнуренной долгой прогулкой телом, бедра и спину хватало раскаленными щипцами, он в последний раз оглянулся и поднялся по ступенькам.