А почему сидел? У меня был страх, что общагу ночью взорвут. Вот две тысячи восьмой год, уже давно ничего нигде, а у меня страх. Сначала накрыло в метро. Увидел забытую сумку, нажал на эту кнопку, сказал машинисту и хотел выйти. Машинист сказал что-то непонятное, как они всегда говорят. Быстро закрыл двери и поехал дальше. Я не успел выйти и весь этот перегон думал, что именно сейчас сумка взорвется. Прибежал в общагу и порадовался, что тут мне не страшно. Вечером тем же накрыло и насчет общаги, что ее тоже взорвут. Оделся тепло, вышел, купил «Балтики-девятки» и сигарет. «Балтика» тогда пятьдесят рублей стоила, мои сигареты, LD «красное», двенадцать. И сидел. Февраль, март и половину апреля просто сидел.

Почему страх? Ну вот не хотел ничего делать, никуда ездить – от метро как бы спрятался. Хотя в универ пешком можно было ходить. В общаге было плохо, видимо – сбегал из общаги. Она закрывалась с двух до шести ночи. А я уходил еще вечером, когда соседи с пар возвращались. С девяти вечера примерно до… получается, девяти утра я на улице тусил, пока соседи опять не уйдут на пары. Понятно, что при таком режиме мне было не до универа. Отсыпался днем. Наслаждался одиночеством.

Что делал на улице? Земфиру[4] слушал, записи концертов. В плеере, телефонов же еще не было. В те времена в ЖЖ – про ЖЖ надо отдельно, конечно, рассказывать – был такой специальный чувак Klocha, большой ценитель. Я эти концерты у него скачивал и слушал. Тур «Дежавю», потом, как раз весной две тысячи восьмого, уже «Спасибо». Песня «В метро», кстати. Первого апреля она традиционно давала большой концерт в «Олимпийском». И вот я сидел под общагой, и моя приятельница с филфака, которая на этот концерт пошла, позвонила из «Олимпийского» и дала послушать. Какая песня была, не помню. «Спасибо»? Но если «Спасибо», то это уже почти конец концерта, перед бисами. То есть часов девять. А это был ранний вечер. Первые сумерки, серый свет. В общем, не помню.

Но помню, что тогда я подумал: все, это предел, надо выбираться. Докатился, концерт Земфиры[5] не могу себе позволить. Ни денег же, ничего не было. Это не жалость к себе была в тот момент, нет. До этого как раз всю дорогу была жалость к себе – поэтому сидел. А тогда злость была, и еще стыдно стало. Это, наверное, и помогло. В общем, стал пробовать потихоньку выбираться. Как накрыло в феврале, помню, а вот как отпустило, когда в апреле впервые смог остаться и уснуть в общаге – не помню. А в мае я уже ту девушку хорошую очень, Ульяну, встретил. Но это, конечно, надо отдельно рассказывать.

Холодно было? Да нет, почему-то. Хотя февраль же, и пиво. А, ну с марта я уже у Мучачоса в ларьке тусил. Вот что он рассказывал, не помню. Наверное, жалел он меня как-то. Старался обогреть во всех смыслах, обогреватель включал, и Земфиру[6] слушали. Хороший был очень мужик. Но мне и на улице не холодно было. Нормально. У меня был свитер с горлом и черное пальто. Я же тогда как король драмы одевался. Эту одежду я купил на «Черкизоне». Помнишь «Черкизон»? А «Горбушку» помнишь?! Я, оказывается, многое помню. Хотя еще больше хотел бы забыть.

Так, что я собирался рассказывать? Про девушку хорошую очень. Как бы это сформулировать для твоих зрителей… Любовь лечит депрессию. Но чтобы встретить любовь, надо сначала вылечиться от депрессии. То есть, опять же, нужно сначала понять, что первично…

– До этого интересно было, а сейчас опять какое-то уныние погнал. Пацаны, отрежьте потом после «Горбушки».

– …Счастливого пути.

– Спасибо!

– Уходят. Уезжают.

– И что это было?

– Антинаркотический рейд, он же сказал. Поехали отсюда.

– И почему они нас отпустили?

– Я сказал же, что мы выбрались на пикник.

– Я думал, я тебя убью за этот «пикник».

– Но помогло же.

– Хорошо. Но почему они обыскали машину и просто уехали?

– Потому что ничего не нашли. Потому что мы сами ничего не нашли. А у тебя детское кресло, и игрушки в багажнике. Тоже, наверное, подействовало позитивно.

– А почему они мой перегар не почувствовали?

– Потому что они сами бухие.

– Откуда ты знаешь?

– Если бы ты работал конным полицейским на Лосе и ездил ночью вокруг оврага ловить таких, как мы, – ты бы смог быть трезвым?

– Хорошо. Но почему они на белых лошадях? И сами в каких-то белых плащах, накидках?

– Я думаю, это у них новая экспериментальная форма. Чтобы ночью в лесу их было хорошо видно. Мы же их сразу увидели, издалека.

– Зачем полицейским форма, в которой их видно издалека?!

– А может, это тоже какой-то новый, опять же экспериментальный подход тут тестируют. Вот кто-то собирается совершить правонарушение. Видит полицейского и не совершает. Предупредить проще, чем раскрыть, посадить и так далее. И всем хорошо.

– Я бы сказал, что ты главный единорог, которого я встречал, если бы только что я не встретил двух других, причем очень похожих на настоящих.

– Мы поедем куда-нибудь или будем тут стоять, пока они не вернутся?

– А как я поеду? Я же пил.

– Слушай… А почему ты пил?

– Не знаю…

– А я тебя не остановил… Выпало как будто, что ты за рулем. Зачем ты пил?!

– Тоже выпало… Выпить хотелось сильно… Что делать теперь?

– А это какой-то волшебный лес. Сказочное пространство, прикинь. Что делать?.. Спрятать машину и опять идти пешком.

– Куда?

– Ну туда же, куда изначально.

– Чтоб нас уже точно приняли? Когда у нас с собой что-то будет?

– Тогда домой. Выйдем на дорогу, закажем Яндекс.

– А забирать когда будем?

– Завтра.

– А что изменится завтра?

– Завтра мы будем трезвые. Тут кончится этот рейд. И вообще, завтра что-то изменится, я чувствую.

– Время здесь странно идет.

– Время в последнее время вообще идет очень странно.

– Ладно, поехали. Пойдем, точнее.

– Машину давай поставим в этот прогал. И лапником забросаем, замаскируем.

– Я сейчас тебя лапником забросаю. У вас там в тайге все так разговаривают: «прогал», «лапник» – как лесники?

– Это не лесники, а, наоборот, книжная лексика. Если вплетать в разговорную речь, получается более изысканно.

– Ох…

– Не вздыхай так – стекла потеют.

– Стекла потеют, потому что мы полторы бутылки коньяка на двоих всосали. Если мы машину замаскируем, ее точно вскроют.

– Кто?!

– Такие же, как мы.

– Я вот, например, не смог бы машину вскрыть.

– Ты бутылку коньяка не можешь вскрыть. Ладно… Здесь поставим. Никто ее не тронет. Вторая бутылка у тебя же? Давай, это… Раз все равно пешком пойдем. На такси то есть поедем.

– Почему нет.

– Я же в принципе не пью.

– А почему ты так стесняешься? Твои уехали. Мы в лесу, ночь, тут уютно, я пью. Что тебе мешает тоже спокойно выпить?

– Какое-то помутнение на меня нашло.

– Слушай. А у меня идея.

– Допить коньяк и тут лечь спать в прогал? Лапником накрыться?

– Не. Твои же уехали?

– Ну.

– До какого?

– Через три дня приезжают.

– Вот. Помнишь, как мы интересно проводили время, когда твои в семнадцатом уезжали?

– Помню. В «Икеюшку» по субботам ночью ездили. Потом у меня сидели в темноте. И ты говорил непонятное: «Последние вещи. Последние вещи».

– Вот.

– Что «вот»?

– Хорошее было время.

– Потому что тогда у нас было! А сейчас нету.

– Во-от. А завтра будет. Поэтому сегодня можно чуть-чуть забухать. А завтра уже будем сидеть и снимать похмелье. Поехали ко мне, короче. У меня дома коньяк еще есть. И «Нутелла» опять же, на закусь. Ну а что, сейчас разъедемся по домам? Если завтра опять ехать.

– Сначала надо добраться хоть докуда-то. Мы вообще-то в лесу, непонятном и страшном. Давай сначала дойдем до дороги. Если нам сильно повезет, вызовем такси.