– Наше интервью становится все больше похоже на сеанс терапии. За которую мне, напомню, не платят.

– Подожди, а умная колонка?

– Какая колонка?

– Умная. С которой можно бухать.

– Ну какая колонка, с кем там бухать. В этом выпуске снова, как встарь, будет сервис дешевых авиабилетов.

– Ностальгия и в каком-то смысле тоже романтика…

– Так, а чем тебе не угодила романтика?

– Ну смотри. Я же из деревни родом. И я рассказываю любимой женщине про кур, поросят, телят. И она их почему-то называет «друзья». И это все милота и романтика. А эту вашу городскую, псевдоинтеллигентскую, а по сути мещанскую эстетику я не люблю.

– Шоколадочка, я так понимаю, тоже ушла?

– Да, кстати.

– Ну что, пойду я опять за закусью.

– Побольше прямо всего бери.

– А ты тут пока рассуждай про романтику.

– Эстетику.

– Ну про эстетику. Все равно на монтаже потом выкинем.

– Иван, а давай на машине ближе туда подъедем.

– А почему мы сразу туда на машине не подъехали?

– А ты помнишь, как мы на Можайке тогда застряли?

– Ну застряли – вытащили.

– «Вытащили». Ты не помнишь разве?

– Не помню.

– А я помню. Я до поселка тогда дошел. Нашел трактор возле дома, постучался. Вышел мужик, явно еще со вчерашнего пьяный. Сказал: «Да, конечно, я вас вытащу, только на работу сейчас съезжу». Сел в трактор и уехал. Потом сами до вечера машину вытаскивали.

– Весело было.

– Не думаю.

– Ну хорошо, пойдем пешком опять.

– Холодно. Поздно. Здесь глины вроде нет. Мы же тогда в глине застряли.

– Поедем тогда?

– Давай рискнем. Садись. Ноги обстучи друг об друга.

– Печку только включи. Наши поездки на Можайку, конечно… Столько историй было. «Арию» помнишь?!

– Слушали «Арию», помню, ага.

– Да ты не помнишь! Вы мне сказали: накачай с собой «Арии». Я накачал. Вечером сидели у костра когда, расслабленно так было еще, хорошо. Я включил «Арию», и как будто две «Арии» заиграло.

– Ааа!

– Там был фест какой-то, с другой стороны озера. Мы даже до сих пор не знаем, что за фест там был.

– «Рок над Можайкой».

– Правда?

– Ну откуда я знаю. Прикольно было, что когда мы захотели послушать «Арию», из-за озера заиграла настоящая «Ария».

– Это не настоящая «Ария» была.

– Ну без Кипелова, да. Но все равно круто, живьем.

– Сколько мы этой «Арии» в общаге переслушали. У нас с Киричем даже был такой концепт: «Ария» с водкой. Общага же, юность, студенчество. Целыми вечерами сидели, пили водку, слушали «Арию». Но это вдвоем. А один я слушал «Агату Кристи» под портвейн «Три топора».

– Ты застал его, что ли?

– Я спирт «Рояль» в ларьке у Мучачоса не застал. А «Три топора» прекрасно застал.

– Спирт «Рояль», «Три топора», ну и юность у нас была…

– Конечно. Ты, кстати, жалеешь, что не жил в общаге?

– Не очень.

– А я жалею.

– Ты же жил в общаге.

– Нет, юность эту всю непонятную жалею. Зачем столько пили? Под портвейн я слушал «Агату Кристи». Один. У меня тогда депрессия была.

– У тебя же потом депрессия была.

– Потом у меня была настоящая депрессия. Когда я по очень большому блату попал к очень крутому врачу. И он меня поправил буквально за месяц, одними таблеточками. А тогда, на третьем курсе, как я сейчас понимаю, у меня тоже была депрессия. Тоже настоящая, но я тогда не мог по блату пойти к врачу. И на втором курсе она у меня была, скорее всего. И на четвертом тоже. Когда у меня не было депрессии в универе?

– На первом и на пятом, получается.

– На первом курсе я еще ничего не понимал. А на пятом уже все равно было. Что-то лес опять какой-то знакомый.

– Что характерно, ты угадал. Подъезжаем вроде к тому самому месту. И GPS не глючит больше. Шли когда здесь – он глючил. А здесь, в машине, все четко показывает.

– Ну слава богу. Так что я говорил?

– «Агата Кристи» под водку.

– Ну ты смеешься надо мной.

– Ну расскажи.

– На третьем курсе, весной, у меня был расцвет депрессии. Пик спада. Я, как всегда, сидел на прудах под общагой.

– Холодно, наверное, на прудах было сидеть.

– Так я днем сидел.

– Оок.

– Но я и ночью сидел, но зимой. Но тогда я пил «Балтику-девятку». И слушал Земфиру[1]. Это к вопросу о Мучачосе.

– Ооок.

– Но это надо отдельно рассказывать. Но там, в принципе, все переплетается.

– У тебя все всегда переплетается.

– Это не у меня. Так вот, пил портвейн «Три топора» и слушал альбом «Чудеса» «Агаты Кристи».

– Упоротый, что ли, был.

– Вот именно. В этом сочетании было что-то психоделическое. Сижу на прудах первого апреля две тысячи восьмого года, и мне звонят с концерта Земфиры[2]…

– Все. Мы попали.

– В смысле… Кто это?!

– Полиция. На лошадях. Конная, как ты говорил.

– Разворачивайся, поехали отсюда! Они на лошадях не догонят!

– Куда я поеду через лес?!

– Блин, они прямо нас останавливают…

– Ну а кого ты еще тут видишь?! Все, попали.

– Спокойно! Это не полиция.

– А кто?!

– А почему они белые опять, как единороги?!

– Лошади белые просто!

– Тихо. Спокойно. Говорить буду я.

– Черт, я же еще коньяк пил… Сиди молча и дыши в мою сторону! Ну все, все…

– Доброе утро. Лосиноостровский полк конной полиции, прапорщик Попов. Ваши документы, пожалуйста.

– Пожалуйста.

– Употребляли сегодня что-нибудь?

– Я коньяк!

– Пассажир, вопрос не к вам. Водитель, откройте багажник. Сержант, досмотри салон.

– На втором, третьем и четвертом курсе у меня была депрессия. Хотя нет, на втором у меня были, как это сейчас говорят, токсичные отношения. Ну когда оба еще дети и ведут себя как дебилы. А перед четвертым я уже встретил хорошую очень девушку, Ульяну. На первом еще ничего не понятно. На пятом уже слишком поздно… А на третьем, получается, депрессия. Причем главный вопрос, что первично: бухло вызывает депрессию, или, наоборот, депрессия провоцирует бухло?

До этого я пил обычно, по-студенчески, в компаниях. Причем старались пить, как бы это сказать… изысканно. Например, накачивали арбуз водкой, через шприц, в августе. У нас напротив общаги на Вернадского, на улице Кравченко, был арбузный развальчик, и мы, соответственно, весь август делали и употребляли эти бухие арбузы. Ну как-то, говорю, пытались проявить какое-то творчество. Помню, на первом курсе на моем дне рождения пили абсент. Сначала поджигали его, как положено, потом просто чистый пили. Причем мешали с водкой. Одному чуваку вызывали скорую. А я от этого абсента в первый раз в жизни словил глюки, по мне как бы пауки ползали, причем почему-то белые. Хотя, возможно, я эти глюки потом себе придумал. Но все равно было как-то интересно на первом и втором курсах.

А на третьем я уже начал бухать в одно лицо, как король драмы. «Балтика-девятка» у меня была коронный напиток. На Кравченко был ларек старого образца, где пиво и сигареты, круглосуточный, помнишь, были тогда такие ларьки? Как говорится, наш ларек – нам всем утеха, реет смыслом на ветру. Это еще до запрета продавать бухло после одиннадцати. И до запрета ларьков вообще. И в ларьке был Мучачос, его так историки прозвали. Из Таджикистана вроде был мужик. Насколько же все тогда другое было. Интеллигентный мужик, работал у себя на родине телеведущим. Когда СССР распался, он с семьей приехал в Москву, пытался устроиться, и вот работал в ларьке. Фарид, кажется, его звали. Но ты когда его видел в первый раз, сразу понимал – он Мучачос. Такой латиноамериканский мужик с тонким и сложным лицом в ночном московском ларьке, прикинь. И я сидел у него ночами. Февраль, фонари, снег. Зеленые автобусы – помнишь зеленые автобусы? Я рассказывал ему про Земфиру[3], подарил диск с «Вендеттой». Он честно послушал, сказал что-то вроде: изысканно, но мрачно. Изысканно, вот. Даже это мое сидение у него по ночам сейчас кажется изысканным.