Столь же лаконичны оказались показания и Коробковой Валентины Григорьевны, дежурившей в тот день по автовокзалу. Вот их полный текст (с сохранением стилистики оригинала): «По существу заданных мне вопросов могу пояснить, что 3 мая 1979 года я находилась на смене с 8 утра до 20 часов. Композитора Ивасюка я в лицо не знаю, поэтому я не видела его на автовокзале. В тот же день никаких разговоров на автовокзале, кто бы упоминал фамилию Ивасюк, я не слыхала. Я слыхала о смерти Ивасюка из разговоров по городу Ровно уже после Октябрьских праздников 1979 г. Больше по этому делу ничего я пояснить не могу.»

Ну и, наконец, дадим слово гражданину Депо, дирижёру Ровенской филармонии. Богдан Степанович сообщил прокурорскому работнику следующее: «Композитора Ивасюка я знаю заочно. Лично с ним не встречался, а только переписывался. Переписка завязалась с той целью, чтобы исполнить камерным оркестром новое его произведение. Познакомил нас доцент Львовской консерватории Мазепа, у которого мы оба учились в разное время. На майские праздники и вообще Ивасюк у меня дома не был и в Ровно я с ним никогда не встречался. Он мне прислал ноты „Вариации для камерного оркестра“. Я с ним никаких [денежных] расчётов не производил. О смерти Ивасюка я узнал из разговоров на улицах Ровно. Я также читал об этом в прессе. Больше по этому поводу ничего сообщить не могу.»

Была допрошена и сама Светлана Примачок (или Прымачок – так была записана её фамилия во время допроса во Львове в мае 1979 г.). Во время ноябрьского допроса она показала следующее:» (…) я заявляла, что 3 мая сего года в г. Ровно видела Ивасюка, проходящим по улице. Мне думается, что это был он, но со всей уверенностью я этого подтвердить не могу, поскольку, как говорила выше, лично с ним знакома не была. Не исключено, что человек, которого я видела 3 мая в Ровно, был очень похож на композитора Ивасюка В. М.»

Показания Светланы Прымачок, данные во время её допроса в Киеве 30 ноября 1979 г. Подчёркивания в тексте сделаны автором книги для выделения самого существенного фрагмента текста.

В общем, всё выглядит довольно понятным. Сообщение Светланы Примачок о встрече с Владимиром Ивасюком на автовокзале в Ровно 3 мая 1979 г подтверждения не нашло.

Обстоятельно следователь Пинский допросил судмедэскперта Нартикова, проводившего вскрытие тела Ивасюка. Самые интересные фрагменты этого документа нелишне сейчас процитировать, хотя они, как увидим, мало чем дополняют не раз описанное выше.

Итак, слово Виктору Николаевичу Нартикову: «Предъявленные мне пятнадцать фотографий я вижу впервые. На фотографиях запечатлён труп Ивасюка Владимира Михайловича в момент вскрытия, проводимого мною, зав. облбюро [СМЭ – прим. А.Р.] Тищенко и доцентом Зеленгуровым. Фотографировал труп Ивасюка сотрудник ОТО УВД г. Львова Ольховой, который фотографии мне не представил.»

Следователь указал на разночтения в описаниях странгуляционной полосы, данных по результатам осмотра на месте обнаружения трупа и в морге: «При осмотре трупа Ивасюка В. М. на месте происшествия 18.05.79 г Вы указали, что странгуляционная борозда прерывается на участке 1,5 см. При вскрытии трупа Ивасюка В. М. в морге 19.05.79 г записано, что странгуляционная борозда циркулярная. Чем объяснить противоречивость записей?»

Эксперт дал следующий ответ: «При осмотре трупа Ивасюка на месте происшествия, я принял более светлый участок кожи шеи справа сзади по ходу странгуляционной борозды за участок прерывания борозды. При экспертизе трупа в морге, борозда на всём протяжении была однородна и оценена как циркулярная. Этот вывод является правильным.»

В общем, интрига получила довольно простое объяснение, самое простое из всех возможных! В том, что после осмотра в морге, в условиях лучшей освещенности, судмедэксперт изменил первоначальное мнение, нет ничего необычного и даже странного. Осмотр на месте происшествия по самой своей сути является предварительным и носит сугубо ориентирующий характер, его цель заключается в том, чтобы дать первую значимую для следствия информацию, опираясь на которую, можно было бы сформулировать первые конкретные поручения оперативным работникам и тем самым запустить механизм расследования преступления по горячим следам. По такой примерно схеме: у нас труп с огнестрельными ранениями, значит надо искать свидетелей, слышавших выстрелы… труп со следами автотранспортной травмы, значит, нужно искать свидетелей, видевших автомобиль, проезжавший по это дороге в таком-то интервале времени. Именно в этом и кроется смысл осмотра трупа на месте обнаружения – выдача первой ориентирующей информации для организации поиска свидетелей по горячим следам. Первоначальные суждения судмедэксперта могут уточняться и изменяться в ходе последующей работы с трупом – это нормально. В этом вообще нет никакой интриги, понимаете?

В данном случае (т.е. изменении оценки характера странгуляционной борозды) интересен другой нюанс. Как отмечалось в своём месте, циркулярная странгуляционная борозда (замкнутая) характерна для случаев удушения гарротой (т.е. при затягивании петли внешней силой), а незамкнутая обычно наблюдается при затягивании петли силой собственного веса повешенного. Другими словами, незамкнутый след характерен именно для случаев самоповешения. Итак, что же получается в данном случае? Сначала Нартиков посчитал странгуляционный след незамкнутым, т.е. характерным для случая самоповешения, а потом изменил своё суждение и описал его как циркулярный (замкнутый), т.е. такой, какой часто встречается при принудительном затягивании петли на шее.

Подобное изменение вывода однозначно свидетельствует об объективности эксперта, ведь если бы он хотел подогнать результат экспертизы под «заранее назначенный» вывод о суициде, то ему вовсе незачем было отказываться от первоначального утверждения. Ибо оно и так прекрасно соответствовало предположению о самоубийстве. Как раз-таки измененное мнение до некоторой степени ему противоречило, хотя, разумеется, и не отметало напрочь. Циркулярный странгуляционный след также встречается при самоубийствах, другими словами, нельзя сказать, будто существует некая аксиома, согласно которой наличие такого следа однозначно указывает на факт убийства. Нет такой аксиомы. Следует помнить, что любое экспертное заключение всегда носит вероятностный характер, медицина – и уж тем более судебная медицина! – это не арифметика. Тот факт, что Нартиков изменил своё первоначальное мнение, однозначно свидетельствует о полной свободе его суждений. Он не подвергался давлению со стороны властей и не «рисовал» заключение им в угоду, как это пытаются сейчас доказать иные украинские демагоги-разоблачители «зверств КГБ».

Довольно интересен следующий вопрос следователя Пинского. Поясним, что Нартиков в подписанном им акте экспертизы допустил досадную ошибку – ту рану, которая находилась на правой ноге, он описал как находившуюся на левой. Ошибка из серии «где сено, где солома?» Нартиков объяснил допущенный ляп следующим образом: «В данном конкретно случае либо я ошибся при диктовке протокола, либо ошиблась машинистка при печатании. Я же при чтении протокола и заключения на это не обратил внимания, т.к. фотографий тогда у меня не было.»

Никакого особенно глубокого смысла в этой ошибке искать не следует – рану эту никто не скрывал, она была описана и даже попала на фотографию, а то, что Нартиков перепутал левую ногу и правую – так это в порядке вещей. Если внимательно вычитывать следственные и судебные документы, то несоответствия различных деталей и мелочей можно найти во множестве. Это только интернетные граммар-наци озабочены чужой грамотностью, на самом же деле юридические реалии таковы, что судьи обычно читают только обвинительные заключения и очень редко лезут вглубь передаваемых в суд документов (коих может быть очень много!). Причём не только в России – это общемировая практика, обусловленная тем, что у судей попросту нет времени прочитывать поступающие к ним дела полностью.