– Тогда ученики, приступив к Иисусу наедине, сказали: почему мы не могли изгнать беса того? Иисус же сказал им: по неверию вашему; ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдёт; и ничего не будет невозможного для вас.

Затем она снова открыла глаза и заметила:

– Это, к слову – Евангелие от Матфея7. Мое любимое. И все, что сказано тут – чистая правда. Разумеется, что двигать горами не всякому дано. Но, тем не менее, от веры в нашем деле зависит очень многое, наверное, даже все, если задуматься. Вот, скажем, астрология твоя: почему она у тебя работает, а у других не очень? Или тоже Таро: почему перестает работать, когда ты с другим оракулом общаешься?

– Не знаю, – признался я.

– Да потому, что ты веришь в эту свою астрологию. А когда обращаешься к другому оракулу, то это, по сути, акт неверия по отношению к первому. Вот и все. Это и правда очень тонкие материи, но со временем ты привыкнешь.

– Обожди! – сказал я, – То ты говоришь, что находишься вне любой религии, особенно авраамической, а Евангелие вот цитируешь… Ты уж определись как-то, так мне легче тебя понимать будет.

– А что не так? – удивилась Зейнаб, – Мало ли кого я люблю! Я и Лао Дзы люблю, например, и что? Я обязана быть при этом даосом? И уж тем более, я совсем не готова строить церковь вокруг его идей! Поклонение богу вообще бессмысленно, как по мне.

– Почему? – спросил я. Мне стало интересно, куда она клонит.

– Да потому, что для поклонения нужен предмет, объект. Идол, в конечном итоге. То есть, чтобы поклоняться, нужно сначала определить, что такое бог? А это, как уже договорились буквально все – понятие неопределимое принципиально. Все эти «высшие силы», «абсолют» и тому подобное – уже определение, а потому все это уже заведомо не бог. Следовательно, каков смысл этому поклоняться? Даже этот дурацкий «бородатый старик на облаках» – как ни странно, ближе к истине, чем все эти попытки определить бога всякими другими синонимами. Здесь он хотя бы просто символ. А ведь именно символы лежат между нашим сознанием и «мыслями» окружающего мира. Ты согласен?

– Ну, в чем-то да. – Ответил я неуверенно, – Однако, краеугольный вопрос остается: бог есть или его нет?

– О нет! Тут у тебя сама постановка вопроса неверна, как мне кажется. Это тоже самое, как сказать: «Гром темный или же пахнет свежестью?»

– Не понял…

– Знаешь, я больше не буду повторять «на мой взгляд», ладно?

Я кивнул.

– Так вот: определение бога также бессмысленно, как и поклонение ему. Вот, например, когда собираются темно-синие тучи, весьма вероятно, что грянет гром и затем запахнет свежестью. И мы следуем этому своему чувству: кто-то раскрывает окна навстречу этой свежести, а кто-то наоборот – закрывает, боясь, что ливень захлестнет в комнату. Идея общения человека с миром – не поклонение чему либо, а следование ему. Для того, чтобы следовать за «помыслами божьими», существует множество языков, но это ты уже понял, по-моему, иначе как бы ты в своей астрологии продвинулся?

Я снова кивнул.

– Так что насчет Инги, ты готов? – Перескочила вдруг на другую тему Зейнаб. – Она мне, кстати недавно письмо прислала, приглашала приехать на бдение.

– А к чему именно я должен быть готов?

– Ну, как к чему? К тому, чтобы участвовать в бдении… – ответила Зейнаб немного удивленно.

– Я понятия не имею что это такое. Расскажи сначала, что там к чему… А вообще, Инга… интересное имя… В нем словно бы горят костры викингов…

– Верно, она как раз откуда-то оттуда… Точнее, родилась то она здесь, но лет в семь вдруг стала говорить на каком-то непонятном языке. Ее тогда, к слову, еще звали Леной, если я не путаю что-то. Родители, говорят, тогда всполошились не на шутку. А когда она стала называть себя Ингой, и требовать, чтобы так ее называли все окружающие, мама, понятно, первым делом –отвела ее к психиатру… Но, слава богу, там был один нормальный доктор. Хм… почти каламбур получился, – она улыбнулась и продолжила, – В общем, он позвал какого-то своего приятеля – лингвиста или кого-то в этом роде, на консультацию… И оказалось, что Инга говорит на одном мертвом диалекте не то норвежского, не то лопарского. Те за голову схватились: специалистов по этим языкам в мире всего-то пара-тройка человек. Они ради эксперимента научили ее руническому письму. Она эти знания схватила на удивление быстро, и затем растолковала им несколько древних текстов, по поводу которых до сих пор все головы ломали…

– Надо же… – удивился я, – Она и сейчас говорит на том языке?

– Говорит. Причем по-русски она говорила от встречи к встрече все хуже… Акцент все более заметный становился, что ли… Да ей это и не надо. Она сама живет, в деревне, которая скоро совсем опустеет и, видимо, уже окончательно. Там нынче всего-то два-три дома обитаемых, старики в них доживают свой век. Одинокие они, как она писала, и очень старые. Никто к ним не приезжает. Инга их и лечит, и ухаживает, как может. Так поедешь? Думай быстрее, до затмения – всего ничего, а ведь еще надо как-то с ней связаться, ответ дать…

– Ну что ж… Давай попробуем. Даже интересно. – ответил я.

– Вот и хорошо. Тогда через три дня и поедем. – Сказала Зейнаб серьезно.

– Поедем куда?

– На Северо-Запад. Инга там и живет. – ответила Зейнаб, собирая со стола посуду.

– И давно она там обосновалась?

– Да лет пять уже… Она вообще-то собиралась идти Беловодье8 искать, но не знала с чего начать, да и напарника надежного не было. Короче говоря, было ей видение, что идти надо в ту деревню. Даже название правильное явилось, представляешь? Это, к слову, и есть прямое знание, мы с тобой обсуждали недавно. В общем, это когда все дается четко и без намеков или там символов каких-то. Такое редко бывает и только если и правда что-то важное, – Зейнаб мотнула головой, забросив свои длинные темные волосы назад. – Это, кстати, и к нашей предыдущей беседе: поклоняться или следовать?

Последняя фраза меня словно бы мешком по голове стукнула! Ощущение было такое, будто я ее где-то уже слышал, причем – совсем недавно! Я задумался, но ничего припомнить не мог, однако и отмахнуться от навязчивой мысли не получалось: как я ни старался, она никуда не девалась. Вдруг меня словно бы осенило! Я вдруг вспомнил, что фраза эта вроде бы исходила от Варсонофия, Бар Сунуфа, то есть… Причем, парадокс был в том, что я также отчетливо понимал: в книге этой фразы точно не было! Однако постепенно, минут через пару, что-то стало проясняться, и я смог воспроизвести весь тот разговор, и даже записал его:

– Чего, по-твоему, не может сотворить Господь? – спросил он.

– Наверное нет такого, – ответил я, – хотя… Я знаю, чего он не смог бы сделать!

– Вот как? – спросил он с интересом, и откинулся на ствол дерева, под которым сидел, а также подтянул к себе одно колено. – И чего же?

Выглядел мой собеседник лет на пятьдесят, но лицо его было уже довольно сильно прорезано морщинами, и казалось почти черным от загара. Высокий, и явно очень сильный, он казался при этом довольно добродушным, во всяком случае, со мной. Семьи у него не было. Вернее, как я понял, была у него когда-то жена, но умерла при родах, а больше он не женился. Нанимался охранником в караваны до Дамаска, до Каира и еще бог весть куда.

– Так чего же? – настаивал он.

– Он не смог бы побить туз шестеркой! – ответил я и засмеялся.

– Перестань, мы же говорим о серьезных вещах! – Затем он поднял голову к небу и задумался, – А знаешь, это интересная мысль… Он ведь действительно правил не меняет по ходу игры, так сказать… Но все-таки, чего Он создать не может?

– Я не знаю, – признался я, – Он ведь по определению всемогущ!

– Это верно. Но вот мог бы он создать праведника? – Бар Сунуф почесал свою густую, черную с проседью бородищу.