Кейт опустила камеру, притворяясь, что возится с настройками.
– Я попробовал, – сообщил Себастьян. – Но не мог вынести издевательства мистера Адьюдела над английским языком. Его восклицательные знаки страшнее паранормальных явлений, за описаниями которых они следуют.
Мор резко повернулась к старику:
– Вы бы предпочли, чтобы он писал в пресловутом изящном стиле Себастьяна Коула?
– Честно говоря, я бы предпочел прозе Адьюдела что угодно, даже пресловутый извращенческий стиль Ти-Кэй Мор.
Застигнутый этой репликой врасплох, Сэм нечаянно фыркнул.
Мор бросила на него взгляд, даже сквозь темные стекла было заметно, что сердитый. Или не совсем сердитый. В нем была крупица кокетства. Как Мор ни противилась этому, мало-помалу она проникалась симпатией к своим спутникам.
– Я прочел. Целиком.
Все удивленно повернулись к Дэниелу.
Себастьян поднял бровь:
– Не корите себя, мистер Манниак. Бессонница, как известно, заставляет людей совершать иррациональные поступки.
– Я не из-за бессонницы. Я хотел прочесть. Хотел понять, во что нас втягивают.
– Ну и? – строго, испытующе спросил Уэйнрайт. Он словно превратился в пару глаз в зеркале заднего вида. – Во что я вас втягиваю?
Сэм заметил, что Уэйнрайт покосился на Кейт. В уголках его губ заиграло смутное подобие усмешки.
«Ему нравится держать нас в неведении», – мелькнуло в голове.
Дэниел нервно поерзал в своем кресле:
– Ну, я хочу сказать, я ни одному слову не поверил. По-моему, это какая-то чепухня.
– Не знаю, что пугает меня больше, – заявила Мор, – то, что вы прочли эту кошмарную книгу целиком, или то, что вы сейчас на полном серьезе употребили слово «чепухня».
– Не каждую фразу следует приправлять нецензурной лексикой.
– У нас с вами, наверное, просто разные подходы, да, мистер Манниак? Я пишу о том, что люди думают, а вы говорите людям, что им думать. Не волнуйтесь, вы не первый святоша, считающий, что он праведнее всех на свете.
Щеки Дэниела вспыхнули румянцем.
– Я не считаю себя праведнее всех на свете. Я считаю, что книга должна преподавать урок посредством развлечения. А вы используете литературу для восхваления всяких отклонений.
– Довольно вам, – сказал Себастьян.
Мор не обратила на старика внимания. Она развернулась и уставилась на Дэниела темными стеклами своих очков:
– Я всего лишь побуждаю своих читателей освободиться от искусственно сфабрикованной морали, которой их каждый день пичкают лицемерные проповедники и политиканы.
– Каким образом? Предлагая девочкам-подросткам резать себя?
– Хватит уже, – сказал Себастьян громче.
Уэйнрайт снова бросил взгляд на Кейт, и Сэм отчетливо увидел, что он ухмыляется. Магнат энергично кивнул, и Кейт, подчиняясь приказу, подняла камеру и принялась снимать.
Ему нравится смотреть, как мы грыземся.
Мор продолжала:
– Девочки-подростки калечат себя по одной-единственной причине: потому что самоуверенные мудаки вроде вас внушают им, что их тела – сосуды греха. Им нужна моя помощь, чтобы избавиться от вашего угнетения. Может быть, именно поэтому моя первая книга, которую я издавала самостоятельно, продалась бóльшим тиражом, чем все те церковные брошюрки, что вы зовете романами.
– Хватит! – прикрикнул Себастьян, точно отец, выведенный из себя детской ссорой.
– Писатели, кончайте ругаться, а то домой сейчас поедете, – откликнулся Уэйнрайт шутливо-строгим тоном и сам же басовито рассмеялся своей реплике.
Сэм нахмурился. Что-то с ним не так. Секунду назад он был готов в нас вцепиться, а теперь шутит, будто мы старые друзья.
– Что у вас на уме, Мак-Гарвер? – Мор повернулась к нему.
– В смысле? – растерялся Сэм.
– У вас такой вид, будто вы хотите что-то сказать.
В зеркале заднего вида сверкнули глаза Уэйнрайта. Он ждал, что ответит Сэм.
– Красивые у вас очки, – сказал Сэм Мор.
Она рассмеялась – удивительно искренне – и кивнула на его левую руку:
– У вас красивые татухи, но мне интереснее то, что скрывается под ними.
Сэм инстинктивно прикрыл шрамы правой ладонью, пытаясь спрятать.
Себастьян вздохнул:
– Ну, видите? Можете же вы ладить друг с другом.
Глаза Уэйнрайта в зеркале все еще были прикованы к Сэму.
«В какую игру ты играешь?» – задумался Сэм.
Автобус внезапно вильнул, и все схватились за сиденья. Они миновали указатель «Кровавый ручей» и, круто свернув, съехали с шоссе.
– Прошу прощения, – равнодушно произнес Уэйнрайт.
Вскоре асфальт сменился гравием.
Сэм прижался лбом к прохладному стеклу окна. Деревья вдоль дороги уже сбросили листья, готовясь к зиме. Длинные голые ветки нависали над дорогой, словно руки скелетов. Тут и там на деревьях сидели дрозды – а может, скворцы, – провожая машину взглядом черных глаз-бусинок. Время от времени одна из птиц пронзительно кричала на незваных гостей.
Вам здесь не рады. Разворачивайтесь и уезжайте.
Что-то мелькнуло на обочине – забор из сетки-рабицы, оплетенный вьюнками. Забор проходил сквозь лес, перпендикулярно дороге, и где-то через пятьдесят футов исчезал в сумраке меж дряхлых бурых стволов.
Под колесами затрещали доски – автобус въехал на маленький, обветшавший от непогоды мост. Под ним змеилось пересохшее русло.
– Это и есть ручей, – сообщил Уэйнрайт. – Давайте попробуем еще раз: кто-нибудь знает, почему его назвали Кровавым?
Мор досадливо вздохнула и еле слышно шепнула Сэму:
– Только молчите.
– В книге, – сказал Дэниел, – Адьюдел предполагает, что на этом месте случилось побоище, возможно, во время Гражданской войны, приграничная стычка Канзаса и Миссури.
– Я сильно сомневаюсь, что ручей так назвали из-за побоища, – возразил Себастьян. – «Кроп» по-голландски «мукá». Возможно, когда-то этот ручеек не был таким маленьким и жалким, на нем стояла мельница, и первые поселенцы называли его Мучным. Потом здесь стало селиться все больше людей, они не знали голландского и стали звать ручей Кропавым, а потом «Кропавый» постепенно превратилось в «Кровавый». Это название – бессмысленное сочетание слов вроде «крибле-крабле-бумс».
– Или «христианского милосердия», – вставила Мор.
Сэм покосился на Манниака, ожидая эскалации конфликта, однако Манниак предпочел не заметить этого выпада.
Автобус пробирался по длинной подъездной дорожке, усыпанной серым гравием. Сэм устроился так, чтобы лучше видеть через переднее стекло. Слева и справа колыхалась на ветру высокая трава. Похоже, ее не косили годами. Сквозь просвет в деревьях он различил обшарпанные белые стены. Осыпающаяся кирпичная труба торчала над верхушкой самого высокого дуба, точно рог. Кроме вконец запущенной дороги, ничто не связывало дом на Кровавом ручье с остальным миром.
Этого-то Уэйнрайт и добивается. Хочет получить нас целиком и полностью в свое распоряжение.
Сэм потряс головой.
Прекрати. Ты из умеренно неприятной ситуации делаешь черт знает что. Но это ведь твой фирменный стиль, верно, малыш Сэмми?
Он закрыл глаза и попытался прогнать все мысли из головы.
Две минуты спустя Уэйнрайт остановил автобус.
– Приехали, – объявил он.
Сэм вышел последним. Закрыл за собой дверь и хотел уже догонять остальных. Но остальные не двинулись с места. В полном молчании все стояли, уставившись на старый дом, словно ожидали, что тот подпрыгнет и пустится в пляс. Плясок не последовало. Дом, как и полагается дому, тихо и неподвижно покоился на прочном фундаменте своих давних тайн.
Если бы не размеры здания, Сэм не нашел бы в нем ничего особо примечательного: сельский дом в народном викторианском стиле, скорее квадратный, с крытой верандой от парадной двери до середины южной стены. По бокам от узких окон фасада стена была повреждена – Сэм догадался, что рабочие отодрали доски, которыми окна были заколочены, чтобы придать зданию более гостеприимный вид. Дом не был уродлив – наоборот. Простая архитектура, сельское окружение – то что надо для милого маленького коттеджа. Вот только он не был маленьким. Он был огромным, настолько громадным, что на ум невольно приходило слово «чудовище». При всего трех этажах площадь дома составляла не меньше шести тысяч квадратных футов, а то и больше. Под фундамент и двор вырубили добрую четверть акра. Одно дерево осталось, оно стояло у самого крыльца, справа, – кривой сорокафутовый бук. Перекрученный ствол напоминал человеческую руку, с которой кто-то содрал кожу, обнажив мышцы; давно высохшие ветки тянулись вверх, точно пораженные артритом пальцы.
