– У тебя столько экстравагантных историй, – улыбалась Алёна, вернувшись к насущному делу. – «Игра на пониж…», а ну да… «Отель Гранд Будапешт», я смотрела, классный фильм… Это смотрела… Другой год посмотрю… Так… Не то, не то, не то, смотрела… Смотрела… А «Выжившего» смотрел?

– Нет, хотя давно собирался. Говорят, кино тянет на десять Ди Каприо из десяти.

– И никаких Гослингов, – добавила Алёна.

– Да!

Бутылка потеряла голову в страстной неге Вовиных рук под аккомпанемент Алёниной глупой фантазии, в которой Гослинг, ударив – «Сука!» – в сердцах кулаком по барной стойке в местной забегаловке, принялся глушить портвейн «777» из горла.

В стройных фужерах затанцевали «французские ножки», а на гигантском телевизоре из темноты выплыла высокомерная заставка киношной студии Голливуда. В связке эти два разнохарактерных события означали, что следующие два с половиной часа жизни пройдут в обнимку с главным искусством людей, приукрашенным главным напитком богов.

Половинки бокалов плавно перекочевали сообщающимися сосудами из формы стеклянной в форму человеческую. Алёна, помяв диван, как бы невзначай оказалась чуть ближе к Вове. Чуть погодя, ещё ближе. Ещё. Чувствовалось тепло друг друга. Периферийное зрение зорким незримым глазом следило за механикой человека, сидящего рядом, здесь, в приглушённой темноте, в уютном томлении, отодвигая из фокуса неясное далёкое происходящее, льющееся с громадного экрана.

– Расскажи мне про подсознание и сознание, это так интересно… – Алёна сделала кино тише. – Сны рождаются в подсознании? Как ты объединишь их?

– Да это всё абстрактные понятия. Есть сознание, есть подсознание, по идее ещё можно создать надсознание. Такая пристройка сверху, нечто вроде метауровня, – объяснял Вова сквозь вливаемое внутрь кроваво-красное.

– Для чего оно нужно? – Алёна каким-то чудесным образом оказалась совсем рядом с Вовой и положила голову ему на плечо.

– Да это как поделить жёсткий диск на компе, который был «С», а ты добавляешь «D», перенеся туда часть информации и функций. И хранишь там разное. Просто в сознание могут лезть всякие духи, но они ведь не знают, что у тебя есть пристроечка с интересными данными и функционалом.

– Так у тебя уже есть надсознание?

– Не. Мне ещё рано. Нужно постичь шаманизм, тайны тибетских йогов и ноль-пять литра по вечерам пятниц.

– Хи. Дурак.

Алёна слушала и не слушала. Рука касалась руки. Украдкой. Нога – ноги. Невзначай. Сердце, подергивающее кровь Христа в бокалах горячими ударами, тянулось к другому сердцу – ему всегда нужна, чуждая разуму, парность.

– Да. Так вот. Между сознанием и подсознанием есть особый уровень – первобытный, животный уровень. Он расположен в так называемой рептилоидной части нашего мозга. Там все наши природные страхи и слабости, накопленные нашими предками за все времена, как и наши естественные несоциальные реакции. Этот уровень распространяется как на сознание, так и на подсознание, то есть на сны. И когда в сновидении возникла какая-то угроза твоей жизни от кого-то большого и страшного – как живого, так и от явления, то ты обычно просто пытаешься от этого либо убежать, либо притвориться мёртвой, то есть впасть в ступор, либо атаковать. В общем, у нас во сне повадки любого здравомыслящего зверя. Поэтому в сновидениях ты стараешься держаться подальше от воды и высоты, например, от стихийных бедствий и катастроф, от вооружённых людей, да и вообще от любой, пусть даже мнимой угрозы.

– Вау. Это всё занимательно, – зевала Алёна, погружаясь в тёплую и уютную дрёму.

Вова говорил, наслаивая сказанное на плывущие с экрана киношные образы. Она слушала, иногда поглядывая на стекающий по стержням уменьшившихся свечей воск, капающий на медные раскалённые основания. Догорали крохотные язычки пламени, с трудом удерживая сознание в яви.

– Скоро ты заснёшь, и мы встретимся там. Помни пароль. И ещё кое-что. Вот это чудесное устройство называется фотоаппарат. Видела когда-нибудь что-нибудь подобное?

Вова показал небольшой старинный, чёрный как ночь, фотоаппарат, ловко-фокусно возникший в его руке.

– Ну надо же! – Алёна, изо всех сил паясничая, выказала лютое картинно-поддельное удивление. – Никогда не видела ничего такого!

При этом она вполне ясно отдавала себе отчёт в том, что привычная суть вещей в руках Вовы менялась, обрастая чудесной непознаваемостью для тех, у кого шестого чувства нет.

– То-то же. Я передам тебе его в твоём сне, чтобы ты могла изгнать меня из своего подсознания, когда мы со всем разберёмся.

– Хорошо. А что будет, если ты останешься там?

– Моё сознание попадёт в лимб, тело – в кому, а ты сойдёшь с ума. Шучу. Просто так проще. Осознанные сновидения не дают разуму отдохнуть. Ты проснёшься не выспавшейся и хмурой и не захочешь варить мне кофе.

– Каков хитрец! – Алёна, чуть поёжившись, набросила тонкий плед на поджатые ноги. – А я думала, что спящих нельзя фотографировать, так воруешь душу или что там…

– Из яви нельзя, а из сна, наоборот, нужно. Такая защита.

– А что потом делать с фотоаппаратом?

– Оставь его там, во сне, но запомни место. Может, с одного раза не получится разобраться и придётся повторно изгнать меня.

– Ладно. Скоро свечи догорят, и тебе нужно будет включить ночник. Вон там, на столе, пристроился котик. Это ночник, на спинке у него выключатель.

– А я думал, тут можно два раза хлопнуть в ладоши и свет загорится самостоятельно. Как в кино.

– Хлопни.

Вова хлопнул. Свет в котике не загорелся.

– Это были аплодисменты твоей доверчивости, – смеялась довольная Алёна, допив второй бокал красного.

Бутыль опустела, Ди Каприо расправился с Харди, котик на столе испускал мягкий, шелковистый свет. Всем сделалось хорошо.

– Бодрое кинцо. Нам пора приступать?

– Смотря, о чём ты, – мигнул Вова.

– О самом интересном. Начнём с осознанных сновидений, а там, кто знает, чем ещё можно заняться.

Алёна полностью скрылась под пледом. Сухощёкая луна восходила за окном, карабкаясь по пышногрудой перине кучево-дождевых облаков и выстилая на полу украденным у солнца светом жирную полоску.

– Доброй ночи, Владимир.

– И тебе, детка. Где мы встретимся? Какое это будет место?

Вова задёрнул шторы, скрыв настойчиво влезающий в окно спутник, и зажёг палочку благовония, усадив её на специальное древесное основание.

– Ну… Наверное… Та крыша? Где… Ну ты понял.

– Понял.

– Рассказывай свои неинтересные истории, а я буду погружаться в сон.

– Хорошо, только отойду в дамскую комнату.

– Припудрить носик?

– Именно. У тебя там наверняка пакетик с кокаином припрятан в сливном бачке.

– Не, в бачке пищевая сода, чтобы копов подколоть. Кокаин в круглой баночке для зубного порошка.

– Я воспользуюсь, пожалуй.

Вернувшись, Вова шепнул:

– Детка…

Обольстительная ночь наколдовала на Алёну сны. Она, облачившись в красную шёлковую сорочку, сладко спала полуприкрытая пледом. Вова завернулся в свой спальник-кокон, разложенный поверх дивана, но застегивать его не стал и закрыл глаза. Сгущалась дрёма, приближался сон. Последний кусочек яви впорхнул в гаснущую топку сознания и немного одёрнул тело, приоткрыв глаза на мгновение.

Яркие, сочные, точно в детской раскраске, грёзы: Алёна невесомо плыла по дивному летнему саду. Кроны высоких деревьев простирались ввысь до самых молочных облаков. Кружился птичий щебет, летящий наперегонки с бумажными самолётиками, также быстро махавших крылышками. Высокая трава играла с ветром, тихо напевая незамысловатую мелодию. Алёна босиком скользила сквозь дымчатую негу грёз, оставляя отпечатки стоп на мягкой земле и притрагиваясь к нежнейшим лепесткам цветов. Медь пыльцы оставалась на кончиках пальцев, пока волны дуновений бежали по пахучим степным тюльпанам.

Из дремучей чащи внезапно выросшего неподалёку леса вышел большой чёрный, космато-растрёпанный волк. Алёна застыла вне себя от ужаса.