– Нужно было заглянуть в чертоги разума. Точнее в те новые ящики. Не появилось ли чего-нибудь в том, что открылся первым?

– Появилось?

– Да. Ключик. Небольшой. Причудливый.

– Что он может отпирать?

– Пока не знаю. Ключ не простой, напыщенный, винтажный. Явно не имеет отношения к дверям, которые я открывал в жизни.

Вова перевёл укоризненный взгляд на Алёну, где каждый хрусталик по отдельности кричал: «Понимаешь, на кого мы намекаем?!»

– То есть ключ из твоего сознания должен открыть дверь для меня?

– Может быть. Ты не хотела куда-то попасть, куда попасть не могла, с моей помощью?

– Надо подумать…

Алёна молчала некоторое время, в раздумьях пройдясь взглядом по фиолетовым облакам и закатным лучам-ручьям, их пронзающим, поверхностно скользнув бездонной зеленью глаз по красоте заката, перетекающему из окна в окно. Из зрительных образов должны были восстать недавние мысли, относящиеся к Вове и каким-то странным образом отождествляемые с крышей и заходом любимой звезды. Но не восстали – думалось плохо оттого, что было хорошо на душе, точно хмель переспелого лета ещё играл в жилах. Было как-то светло, уютно, как будто был достигнут баланс внутреннего и внешнего. Душевное сальдо.

– Вспомнила кое-что, что хотела у тебя спросить. Ты должен разбираться в таких вещах.

– Почему нефть дешевеет, а бензин дорожает? Ну, бензин – это как полупроводник в электричестве, только в данном случае это «полупроводник» в смесях лёгких углеводородов. Короче, дорожать может, а дешеветь нет. Система «ниппель» – туда дуй, обратно – ху…

– Я начала ходить во сне, – прервала скабрезную юмореску Алёна. – Может, это имеет какое-то отношение к этому ключику?

– Может. Детали?

– Я просыпаюсь ночью, стоя в сорочке, касаясь головой стены.

– Что за стена? Где? Из чего?

– Из газобетонных блоков вроде бы она. Или гипсокартон… Я мало в этом разбираюсь. Она в подвале моего дома. Это началось недавно, как раз, когда моя проекция вернулась ко мне.

– Интересно. Эта стена всегда была в доме?

– Нет.

– Попробуй лечь спать в этой комнате, в той, что за этой стеной.

– Зачем?

– Затем, что обычно люди, ходящие во сне, ходят не по своей воле, а из-за того, что в голову пробрался некий дух и ведёт твоё тело туда, куда ему нужно. Хотя странно. Бабуля моя должна была сделать тебе защиту для сна. Она не дала тебе ловца снов, чтобы повесить над кроватью?

– Нет… То есть это какой-то дух по ночам лезет мне в голову и что-то хочет показать? – насторожилась Алёна.

– Ага, – привычно спокойно объяснял Вова. – Но духи ходят по старым планировкам, по тем, что были при их жизни. Эта стена была возведена при жизни твоих родителей или после?

– После… Это могут быть родители? – с какой-то необъяснимой теплотой в голосе произнесла Алёна.

– Сложно сказать точно. Это может быть кто-то из них, а может быть что-то вроде единого духа их общей любви к тебе, как бы глупо это ни звучало. Духа, который хочет тебя от чего-то уберечь, что-то показать. Поэтому ляг в той комнате. И дойди до нужного места.

– Хорошо. Попробую так сделать. А как можно определить, кто пробирается в мою голову?

– Есть одна не совсем простая практика, как осознанные сновидения. В двух словах – если поймёшь, что находишься во сне, то, возможно, поймёшь, кто и куда тебя ведёт.

– А вдруг это дьявол?

Алёна изрекла страшное слово, в детстве боясь его произносить. Ей казалось, что так ты взываешь к нему, к бесу, к тёмному ангелу, и даже шутливо обронённый «чёрт» сразу же норовит выпрыгнуть из чернотени, чтобы начать чинить козни.

Вова с неприкрытой иронией посмотрел на нее:

– Алёна, на этой планете нет существа страшнее человека. Имя сатане – человек.

– Ты назвал меня по имени, такое бывает редко, – быстро переключилась с суеверий на приятную явь она.

– Ну… Иногда можно себе такое позволить. Могу называть тебя пупсиком.

Вова по-киношному мигнул глазом.

– Деткой лучше тогда уж. Как раньше.

Алёна не менее артистично мигнула в ответ.

– Хорошо, детка.

– А может, это брат? Ты говорил, что нам снились одинаковые сны, из-за того, что он по ночам лез в моё подсознание.

– Он это по незнанке делал, а сейчас он уже в курсе, кто он.

– Тогда остаётся проекция?

– Может, она. Может, нет. Тут могут быть варианты.

Алёна на секунду задумалась над мотивацией своей некой абстрактно-ощутимой части. Злонамерение или добронамерение может вести её?

– А ты можешь проникать в сознание спящих?

– Могу. Но здесь вопрос в том, как нужно в него попасть. Бодрствуя попасть в сознание, что чуть сложнее, или, заснув, через осознанные сновидения попасть в подсознание другого спящего, – мудрёно объяснял Вова.

– А ты владеешь осознанными?

– Немного. Но это довольно опасная практика, можно разучиться видеть простые сны или вообще по итогу лишиться сновидений.

– Ну разок-то можно, – убеждала Алёна, по-свойски подтолкнув Вову локотком.

– Можно. Но для этого нужно снова спать вместе.

– Неужели? А с расстояния нельзя? – нотки иронии в Алёнином голосе зазвучали мажором.

– Ты путаешь спать и переспать, детка. А рядом нужно быть, потому как биополе, если говорить по-простому, не действует на километры. Нужно быть в одной комнате в идеале. Максимум в соседних.

– Тяжело быть медиумом. Нужно спать с людьми, – довольная сказанной фразой Алёна, закрыв глаза, запрокинула голову, вслушиваясь в тонкую нить эмоции поющего откуда-то снизу голоса, скрашивающего отступающее тепло.

– Ты первая об этом просишь. Но говоришь это так, как будто никогда не спала с кем-то в одной комнате.

– Бывало даже очень близко, – Алёна томно прикусила блестящую нижнюю губу. – Когда начнём?

– В ночь с четверга на пятницу. И это не шутка. Но сначала обсуди это с братом.

– Тебе важно его мнение? Мнение умершего человека?

– А должно быть иначе?

– Ты настоящий гусар, Вова. Обсужу. А может, ты уже тогда, у тебя дома, смотрел мои сны? – заподозрила Алёна, сузив прищуром красоту глаз.

– Ты про кокаиновую оргию на яхте? А не, стой… Это же был мой сон, – махнул рукой Вова, улыбаясь.

– Дурак, – рассмеялась она совершенно по-юношески. – Может, как раз найдём ту дверь, что отопрёт твой ключик-колючик.

– Может быть.

Алёна обернулась. Далеко позади непогода взбивала подушку неба, набитую свинцовыми тучами. Ночью быть дождю. Быть настоящей осени. Быть хандре, завёрнутой в плед и пьющей чай с лимоном, почитывающей любовный роман с грустным концом.

На ещё не завоёванном ненастьем горизонте заря растворялась и утопала в вечереющей глазури неба, точно кто-то наносил неспешными мазками свежий слой краски оттенком чуть более тёмным, и сочная выпуклость закатных образов блекла. Солнце укатилось светить в другие страны, чтобы там дать людям надежду нового дня, а закат наделить странным суеверием – что он никогда не повторится.

Алёна вкрадчиво наслаждалась видом и теплом, уходящем вслед за последними солнечными лучами. Вова с тактом и расстановкой смолил новую сигарету, не менее восхищённо рассматривая дотлевающую зарю и её скрадываемую наступающей ночью красоту.

– Нет ничего красивее неба… – пробормотал Вова, втянув вместе с дымом сигареты смог первых, сжигаемых где-то внизу листьев. Безупречный и самый узнаваемый из запахов осени. Забродивший и пряный, точно вызревший глинтвейн.

– Есть. Я.

– Ну это да. Глядя на тебя понимаешь, что у совершенства есть предел, – Вова надул и лопнул дымный пузырь из жвачки.

– А то. Надумал рассказать мне о любви? – не унималась Алёна, по-кошачьи поигрывая с ремешком сумочки и подвесив застывший на кончике языка откровенный гласный звук.

– Нет. Но расскажу, – сдался Вова. – Вообще я влюбчивый, но отпечаток на сердце остался только от пары по-настоящему сильных чувств. Первая любовь – белокурая, голубоглазая, дьявольски красивая. Но она только для меня. Про неё нельзя говорить вслух. Это самое чистое и непорочное, что вообще могло случиться в моей жизни. И всё, что связано с ней, – всё было чудом.