– Ты любил когда-нибудь? – спросила она, пронзая закатное багровое небо любопытным взглядом, нанизав прочитанную надпись на острие внезапно появившейся мысли.

– Ну да. Но жизнь любую любовь сломает об колено, – с досадой выдохнул Вова, затушив окурок о рубероидное тело подслушивающей крыши.

– Расскажешь?

Алёнины глаза заиграли любопытством, а чувственные тени замерли в предвкушении. Она обхватила колени красивыми руками, почувствовав лоскуток тёплого ушедшего лета, созревающего любовью в груди. Любовью. Единственным совершенством, на которое способен человек.

– Я подумаю, – буркнул Вова. – Вот по кайфу тебе эти темы, любишь, чтобы перед тобой обнажали душу? Так больше искренности?

– Наверно… А тебе не хочется обнажить душу? – она каверзно заострила улыбчивую бровь.

– Конечно, хочется. И, обнажив, спросить: «Хочешь знать, откуда эти шрамы?»

Алёна быстро улыбнулась, желая вернуться к трепетной теме, волнительно ждущей и обращающей на себя внимание всякими мелочами – переливами пения листвы высоких жёлто-зелёных деревьев, пригоршней птиц, застывших однотипными запятыми на чёрной нити провода, натянутого с прогибом между домами, долгоиграющей ноткой радости предпоследнего солнечного луча и проступающим сквозь утемняющуюся синеву небес бессердечным красавцем-месяцем.

– Если честно, то я впервые спрашиваю об этом по-настоящему, – волнительно произнесла она. – До этого всё было как-то по-детски, по-юношески, понарошку. Даже не важно, что ответит человек. А сейчас первый раз спрашиваю по-взрослому. Потому что ты не будешь юлить и что-то выдумывать. И я не буду.

– А может, буду.

– Не будешь. Ведь ты не такой, как все. И не любишь дискотеки.

– Ты меня так хорошо знаешь?

– Уже достаточно.

Нетрепетная тема вырисовывала свои образы для Вовы: бельевые верёвки соседских балконов, на которых сушили простыни, и бабье лето, скованно танцевали на осеннем ветру, раздувающем смуглые закатные сумерки. С нижних этажей негромко доносилась расслабленная музыка. На парапете, недалеко от ребят, сидела, задумавшись, серо-чёрная ухоженная ворона, совсем высоты не боящаяся и своей птичьей надмирностью плюющая на обездоленность.

– Раньше я был убеждён, что нет никакой любви, – по-нигилистски начал Вова. – Что вселенная просто сводит наиболее подходящих для спаривания индивидов в определённый момент времени. Такой простой, пошлый, расчётливый и совсем неромантичный закон жизни. А потом понял, что любовь, в общем-то, этому процессу не помеха, а скорее катализатор.

В эту секунду Алёна очень внимательно слушала Вовин голос. Всегда низкий и красивый, но сейчас особенно интересный. Вова говорил о любви.

– Любовь – это химия вселенной, – продолжил он. – Это самое обнажённое и беззащитное чувство, чистейшая эмоция без всякой страховки. Это свет в людях. Солнце в их груди. Луч во мраке жизни, освещающий путь в самые тёмные времена.

Алёна коротко перевела на Вову удивлённый взгляд, вспомнив «его» сообщение про «свет в моей груди».

– А ты романтик…

– Любовь – это максимум человеческих отношений. Их квинтэссенция. Это предел человека как такового. Его пик. Его острие. Его суть. Любовь – это бессмертие. Любовь – это… Да блядь… Что я несу! – Вова разразился упоительным, как вечер, смехом, закрыв лицо рукой.

– Вот теперь я тебя узнаю, – Алёна довольно и недовольно покачала головой.

Он смеялся ещё некоторое время, а она смотрела на него, как на дурака, и робко улыбалась. Она лишь на долю секунды отвлекалась на новые надписи, которыми пестрели некрасивые стены возвышающегося лифтового отделения: «Вдыхали любовь. Выдыхаем пепел». Ворона улетела.

– Фух… Ладно. Ты расскажи мне про любовь, – вымолвил на пологом, скачкообразном выдохе Вова.

– Ну… Вообще ты хорошо сказал и совсем не глупо. Всё так и есть, – замялась Алёна, стесняющаяся обнажить душу: откровенность – всегда риск.

– Да. Бог есть любовь, человек – продолжение бога: человек есть любовь, а любящий и любимый человек – это просто тавтология, – снова вывел рекламный слоган Вова.

– Я любила как-то раз, – выпалила Алёна, набравшись смелости, точно обнажилась перед парнем впервые в жизни. Воспоминание прикрыл стыдливый фиговый лист румянца на щёках.

Она замолчала, выхватив из памяти дорогое и хрупкое воспоминание. Выхватила, точно набрав в ладони кристально чистую воду из самой священной реки и пытаясь увидеть в ней своё отражение. Она очень любила себя, когда была влюблена. И любовь к себе, взращенная на любви к кому-то, была намного важнее.

– И кто был этот жгучий мачо?

Ироничная капля чернил плюхнулась в священную реку, всё перепачкав, но Алёна, возвысившись на крыльях давно остывшей любви, не акцентировала на этом внимания.

– Парень из института, – виновато полушептала она, будто стесняясь единицы в графе «настоящая любовь». Всё же не ноль, но совсем несолидная цифра для приличествующего теме хвастовства.

– Ох, уж эти институты… Колыбели разврата. А почему ты тогда не с ним? – продолжал несильно, но точно покалывать Вова.

– Я ему даже не сказала об этом, – недовольно фыркнула Алёна – как кто-то смеет иронизировать по поводу самого священного чувства дважды подряд? Но недовольство, конечно, имело сноску внизу страницы для Вовы.

– Какой смысл в любви, если не говорить о ней? – развёл логичными руками он.

– Очень даже большой, – не менее убедительно развела руками-крыльями она. – Тихая любовь, думаю, даже… ммм… чище. Искреннее. Ярче. Душевнее.

– Да ну?

– Ну да.

– А разве чистая любовь – это не любовь реализованная? – усомнился Вова.

– Как это, реализованная? – удивилась Алёна.

– По законам людей – кольцами на безымянных пальцах. Физически – в постели. Во времени – в детях.

– Звучит как-то чересчур расчётливо.

– Зато правда. А почему ты ему ничего не сказала? Не забудь, что ты всё равно скажешь правду в мыслях. Ты ведь не хочешь учиться их закрывать.

– Да ты и сам знаешь. Я ж такая классная вся, модная и прекрасная фифа. А он так… – Алёна махнула крылом жар-птицы с прекрасным переливом перьев, – будущий врач.

* сноска для Вовы.

– Ну да, – Вова провёл рукой по коротко стриженному затылку. – Будущий никто в безликой очереди за смертью. А ты не думала, что можно не познать настоящей любви, если бояться о ней сказать даже человеку в статусе «никто»?

– Ну, я уже познала другую любовь. К жизни в целом. К себе любимой, разумеется. К друзьям и подругам. К родным. К брату. К маме… А потом было лето 2001 года… И любовь оборвалась.

Всегда внимательные уши Вовы навострились. Зрачки неприлично расширились. Мысли ощутимо зашуршали в голове.

– Интересно…

– Да конечно, интересно тебе, – протестующе ёрничала Алёна. – Сейчас начнёшь мне рассказывать, что это всё другое, что это привязанности и к любви они не имеют отношения, и что родных не выбирают и ты любишь их по факту, а настоящую любовь нужно именно найти самому, самому найти свет, который озарит тьму твоей жизни, да?

Вова, шелест мыслей прикрутив, улыбчиво-удивлённо посмотрел на Алёну.

– Херасе, как ты разложила, я на лопатках, – белофлагово он поднял руки вверх. – Да нет. Меня дата заинтересовала.

– Почему?

– Из-за года. Это было третьего августа?

– Ну да…

Вова нахмурился. Лицо его, огрубев и затвердев губами, застыло в гранитных очертаниях. Карие глаза его, краплёные янтарём, спрятались за окаменевшими веками. Неподвижно замерли черты. Дыхание плавно замедлилось. Для Алёны это был очевидный знак – Вова погрузился в какие-то крайне серьёзные и тяжёлые раздумья.

– Ну и? Что у тебя связано с этой датой? Вов?

Она чуть погодя аккуратно тормошила его за плечо, бегло похлопав непонятливыми ресницами.

– Подожди…

Лицо его разгладилось и посветлело, тело распрямилось и расслабилось, точно на секунду став прямым продолжением сознания, его физически идеальным выражением. Вова открыл глаза.