Но тем вечером они были веселы и беззаботны, таскали из золы картофелины и ели их, обжигаясь, прямо с обгорелой кожурой, уверяя друг друга, что лучшей закуси под «биомицин» не придумаешь.

Гелька снова уселся в сторонке и, чтобы к нему не приставали, налил себе в кружку чаю. По настоянию девчонок устроили танцы.

Светка отыскала глазами «киндера», не спрашивая, схватила за руку и потащила в общий круг.

– Правду ребята ваши говорят, что тебе всего шестнадцать лет? – спросила она.

– Уже шестнадцать, – поправил он девушку.

Светка засмеялась, потом прижалась к нему грудью и вдруг резко толкнула. От неожиданности Гелий не удержался на ногах и упал. Светка с размаху рухнула на него и заорала что было сил:

– Девки, на физмате девственник обнаружился. Держите киндера покрепче, я его сейчас дефлорировать буду. Кто знает, сколько по закону дают за изнасилование малолетнего?

Этой оторве было весело, она беззаботно смеялась , дыша на него винным перегаром. Гельке стало противно и он вырвался, сильно ее оттолкнув.

– Ну чего ты? – обиделась Светка. – Мне же больно. Фу, какой, шуток не понимаешь.

Он отчего-то устыдился и безропотно пошел за ней, когда она скомандовала: «Проводи меня, тогда прощу». По дороге сама его поцеловала. И запаха вина он теперь не чувствовал.

Зарядили дожди. Холодные и нудные, нескончаемые. Они заливали бараки, затыкать щели было бесполезно, да особо и нечем. Бригадир Михалыч, хоть зови его, хоть не зови, не появлялся. Продукты закончились, их, как пошли дожди, уже не привозили, да и проехать по этим размытым тропам было немыслимо. И никого не беспокоило, что студенты едят и как они вообще живут в этих продуваемых и промокаемых бараках. Из продуктов остались только опостылевшая всем картошка, да еще халва. Долгие годы он потом ни на то, ни на другое смотреть не мог.

По вечерам привычно собирались вместе. Злые, голодные, инертные от безделья. Строганов был единственным из всех, кому скучать было некогда. Пришла в голову одна идейка, и теперь он занимался расчетами, чертил всякие мудреные формулы, интегралы, схемы в толстой тетради, которую предусмотрительно захватил с собой.

Вечером являлась Светка, молча пристраивалась к нему под бок, обхватывала руками и укрывала их обоих полами его ватника. Так сидеть они могли часами, иногда подолгу не произнося ни слова, лишь изредка целуясь. Влюбился ли он в эту взрослую для него девушку, и сам не понимал. Но ждал ее каждый вечер. Иногда они уединялись в одном из дальних и укромных уголков барака. Потом возвращались к общей компании, щеки его пылали, ему казалось, что все видели, чем они там занимались. И было отчего-то нестерпимо стыдно, словно что-то гадкое тайком совершил.

В один из таких невыносимо нудных вечеров кто-то придумал пить одеколон. Идею без особого восторга поддержали, потом завелись, стали собирать склянки, пузырьки, флаконы с одеколонами, лосьонами и всем, что хоть частично могло содержать спирт. Все это вылили в большой алюминиевый ковш. Приготовили на запивку холодной воды, а на закуску – халву. Перемешанная парфюмерия сначала вспенилась, пошла по поверхности крупными пузырями, потом осела и превратилась в отвратительного цвета бурую жидкость. Гелька с содроганием смотрел, как глотали однокурсники эту отраву, и стараясь выглядеть по-молодецки, сдерживали гримасы отвращения, быстро пропихивая в себя куски халвы и запивая водой. Мерзкое зелье тем не менее свое черное дело сделало, парни захмелели изрядно, начали беспричинно смеяться, стали рассказывать скабрезные анекдоты, один хлеще другого. Андрей Герасимов ни с того ни с сего вдруг привязался к Гельке.

– Слышь, киндер, а тетя Света тебя за ручку водит, сопельки вытирает, перед сном колыбельную поет? А кормит она тебя чем, сисей?

Гелий попытался вскочить, но Света его удержала.

– А хочешь, мальчик томный со взглядом влюбленным, я расскажу тебе быль про нашу Светочку? – не унимался приставала, непонятно кому подражая, нарочито гнусавым голосом.

Андреева женским чутьем безошибочно почувствовала, что сейчас может наговорить этот враль, и прошипела угрожающе: «Заткнись, а то язык вырву!»

– Ох, какие мы страшные и грозные, – захихикал Герасимов. – Да вот только что-то я не очень испугался. Потому что правда, она всегда себе дорогу пробьет. И вы, братцы, послушайте поучительную историю про любовь и коварство, кровь и разлуку.

Светлана вскочила и стремглав выскочила из барака. А Герасимов уже вошел в раж и рассказывал собравшимся о неудачном сватовстве Букреева и Андреевой, добавляя все новые и новые «пикантные» подробности. Кто-то из ребят пытался его урезонить, но остановить мерзавца было невозможно. Гелий стоически выслушал весь этот пасквиль до конца, потом подошел к Герасимову и сквозь зубы скомандовал: «Встань»! Тот поднялся, оказавшись на голову выше юнца: «Ну, встал, и что дальше?..» – но, не договорив, рухнул на пол, получив короткий резкий удар в солнечное сплетение. Поджав коленки, завыл тонко и протяжно.

Наутро, после скудного завтрака, пан Станислав созвал комсомольское собрание курса. Стас с пеной у рта доказывал, что драка «в общественном месте», да еще со студентом другого факультета, – это ЧП. Однокурсники так не считали. Староста Танька Туманова высказала общее мнение: «Ну, какая же это драка, не было никакой драки. Дал подлецу по морде, и правильно сделал». На том и разошлись. Комсорг был доволен: инцидент не остался без его руководящего вмешательства, а он отреагировал правильно.

Герасимов в бараке у физиков больше не появлялся, но и Светка перестала приходить. Несколько раз Гелий наведывался к филологам, через Лану пытался ее вызвать, но она не выходила. Так и разъехались, не увидевшись.

***

Отец, как обычно, находился «на полигоне», а Гелию необходимо было с кем-то поделиться своей новой идеей, той, что пришла в голову еще на «картошке». К Гольверку обращаться было как-то неудобно, и все же он решился. Узнав, в какой день состоится заседание кафедры, он долго и терпеливо ждал, когда профессор появится в коридоре. Поздоровавшись, протянул листок бумаги, испещренный формулами, произнес смущенно: «Михаил Борисович, вы не посмотрите?..» Гольверк взял листок и, ничего не ответив, поспешно удалился в кабинет – опаздывал на заседание.

Прошла неделя, Гелий уж было решил, что либо его идея оказалась никчемной, либо профессор попросту потерял его каракули. Но как-то, в перерыве между лекциями, секретарь деканата предупредила его:

– Строганов, сегодня в пять часов вечера тебя ждет в лаборатории Михаил Борисович. – И тут же полюбопытствовала: – Это чего ж ты такого учудил, что тебя персонально сам Гольверк вызывает?

В лаборатории никого в этот час не было, даже верхний свет был погашен. Только в отгороженном закутке горела настольная лампа. Академик выглядел уставшим, даже каким-то болезненным. Сгорбившись над столом, потягивал чай из стакана в старинном подстаканнике. Ему и впрямь в этот день нездоровилось. Покалывало сердце, пришлось даже достать из портфеля пузырек с нитроглицерином. Увидев вошедшего студента, встряхнулся, указал рукой на стул, предложил чаю. И когда Гелий смущенно отказался, пожурил:

– Напрасно, юноша, отказываетесь. Я чай по своему, особому способу завариваю. Я ведь коренной москвич, к чаям да сахарам отношусь вдумчиво. А знаете ли вы, что в Средние века мастера и ученые брали своих учеников к себе на пропитание? Ученик жил в доме, столовался вместе со своим наставником и вообще не расставался с ним до тех пор, пока мастер не считал, что научил уже всему, чему мог. Хорошая, кстати, была традиция, я бы и сейчас ее возродил. Помните знаменитое: «Учитель, научи ученика, чтоб было у кого потом учиться»? Ну да ладно, что-то я разболтался, перейдем к делу. Ваши соображения представляются мне достаточно интересными. Но вот что меня смущает. Не растекаетесь ли вы, так сказать, мыслями по древу?