– Не совсем понимаю, – признался Гелий.
– Поясню, – охотно согласился ученый. – Я достаточно хорошо помню вашу работу, которую вы представили на олимпиаде. То, что вы предлагаете сейчас, это, образно говоря, скачок не вверх даже, а как бы в сторону. Причем скачок резкий. А вот что дальше – пока не улавливаю. Пропасть или трамплин? Не скрытничайте, поделитесь со стариком своими соображениями.
Гелий стал объяснять и уже вскоре так увлекся, что позабыл, что перед ним известный ученый с мировым именем, академик, по учебникам которого учится уже не одно поколение физиков. В пылу спора он даже воскликнул: «Ну как же вы не понимаете, это же очевидно!»
– Да уж простите старика великодушно, видно, мозги отсырели, – ехидно, но без озлобления ответил Гольверк.
Гелий осекся, забормотал смущенно:
– Извините, Михаил Борисович, я совсем не то хотел сказать.
– Будет, будет вам извиняться, я не в претензии, в пылу спора еще и не такое случалось говорить. А вы молодец, – неожиданно похвалил он и широко улыбнулся. – Только так и надо отстаивать свои идеи, особенно если убежден, что прав. – И неожиданно предложил: – А знаете что, поедем-ка мы сейчас ко мне домой. Моя Рива Юрьевна страсть как не любит, когда я к ужину опаздываю. Вот мы с вами и возродим, хоть частично, древнюю традицию столоваться учителю и ученику вместе.
Гелий лишь молча кивнул головой, не сообразив в тот момент, что вежливость требовала поблагодарить профессора за приглашение. Ему сейчас не до правил этикета было. Всю дорогу до дома профессора он думал о том, что этот великий ученый назвал его своим учеником. Уже возле самого подъезда своего дома Гольверк спросил водителя:
– Дима, а вы не знаете, какая дата сегодня? А то Рива Юрьевна предупредила, что у нас вечером праздничный ужин…
– Знаю, – ответил водитель. – У вас сегодня, Михаил Борисович, годовщина совместной жизни. Я вас, кстати, поздравляю. А вот сколько лет, не скажу, не знаю.
– Ох, батюшки, – смешно запричитал академик. – Надо ж было подарок какой-нибудь купить, «Красную Москву» или еще чего…
– Да какую «Красную Москву», – прервал его Дима. – Сейчас этими духами никто и не пользуется. Надо к метро подъехать, там тетки цветы продают. Купите какие-нибудь хризантемы, Рива Юрьевна рада будет, вы ей цветы, поди, давно не дарили.
– Ох, давно, так давно, что и не припомню даже когда. Давайте подъедем к метро, только, пожалуйста, побыстрее, мы и так уже опоздали. Гелий, вы мне поможете выбрать букет?
Выбирать, однако, не пришлось, не из чего было. Одни лишь гвоздики. Правда, разных цветов. Остановились на махровых белых, и Михаил Борисович попросил завернуть ему двадцать пять штук. Торговка посмотрела на него с удивлением: такие покупатели попадались ей нечасто – не то у метро было место, где большие букеты покупали. А этот не спросил даже, почем гвоздичка. Зато практичный водитель Дима, услышав, что шеф заказывает двадцать пять гвоздик, тут же поинтересовался их стоимостью. И, услышав, что за каждый цветочек дерут по рублю, запротестовал: «Мы много берем, давай дешевле!» – и тут же, зная непрактичность профессора, поинтересовался: «А у вас деньги-то есть при себе, Михаил Борисович?»
Его опасения были не праздными. Михаил Борисович знал абсолютно все, что относилось к области его специальности, и почти ничего из других областей жизни. Профессор мог спокойно выйти из дома без бумажника, если жена не успевала проконтролировать его. Частенько случалось, что в университетской столовой ему нечем было заплатить за обед, но деньги он скрупулезно приносил на следующий день. Гольверк мог забыть все, что угодно, но только не долги свои.
В итоге благодаря Диминым стараниям за букет заплатили не 25 рублей, как требовала торговка, а 20. Гелий счел неловким приходить в столь торжественный день в гости с пустыми руками и купил пять гвоздичек, отдав за них все, что наскреб в карманах. Хорошо еще, что он в этот день собирался зайти в букинистический магазин и у него при себе оказалась такая приличная для студента сумма денег.
Увидев в дверях мужа с букетом пышных гвоздик, супруга профессора не смогла скрыть удовольствия.
– Признаться, не ждала, что ты запомнишь эту дату. А уж цветов не ждала и подавно. Признавайся, что с тобой случилось?
– Что значит «случилось»? Просто я галантный мужчина и заботливый муж.
– Преувеличение – это ложь честного человека, – покачала головой хозяйка дома и тут же спохватилась: – Что же мы стоим в прихожей? Проходите, мойте руки и сразу к столу, у меня уже все готово. Кстати, познакомь меня с нашим гостем. – Она не выказала никакого неудовольствия по поводу того, что на семейный праздник муж пригласил постороннего человека. Напротив, ее глаза излучали доброту.
– Да, действительно, позволь тебе представить, – церемонно провозгласил профессор. – Мой студент Гелий Леонидович Строганов.
– Гелий Леонидович? – переспросила Рива Юрьевна. – Так вы, стало быть, сын Ларисы Аркадьевны и Леонида Петровича?
– А вы и маму знаете? – удивился Гелий. К тому, что в научных кругах хорошо известно имя его отца, он уже привык, а то, что жена Гольверка, оказывается, знакома и с мамой, его удивило.
– А мы с ней учились на одном факультете и даже в одной группе, – пояснила Рива Юрьевна. – Я даже и бабушку вашу знаю, почтенную Анну Яковлевну. Мы с ней постоянно по телефону рецептами тортов обмениваемся. Кстати, сегодня я вас угощу рогаликами, которые испекла по рецепту Анны Яковлевны.
Когда они вошли, в квартире была полнейшая тишина. Но едва переступили порог столовой, раздалось многоголосое «По-здрав-ля-ем!» Гелий растерялся, он не ожидал, что в доме окажется столько народу. Потом, разобравшись, кто есть кто, понял, что на юбилей совместной жизни к родителям пришли двое их сыновей с женами и пятеро внуков. Ему стало неловко, что он лишний в этом семейном кругу, но чуткая Рива Юрьевна, очевидно, это заметила и уделила гостю столько неназойливого, но искренне ласкового внимания, что чувство неловкости у него вскоре прошло.
Когда сыновья вышли покурить на балкон, а женщины стали пересервировывать стол к десерту, Михаил Борисович сам подошел к Гелию:
– Знаете, коллега, поговорить нам сегодня, похоже, уже не удастся. Я, признаться, и сам понятия не имел, что вся семья соберется. Завтра пятница, я весь день в Академии наук буду, в субботу тоже кое-какие дела намечены. Мы вот как поступим. Если вы свободны, то подъезжайте ко мне в воскресенье часикам эдак к двенадцати. Вам удобно будет, вы в воскресенье не заняты?
Ошеломленный обращением «коллега», Гелий растерялся и не сразу ответил:
– Конечно, удобно, – и уточнил: – К двенадцати в лабораторию приехать?
– Ну зачем же в лабораторию? Сюда приезжайте. Не волнуйтесь, гостей не будет, так что в моем кабинете нам никто не помешает.
Когда Гелий прощался с гостеприимными хозяевами, Рива Юрьевна на пороге протянула ему небольшой сверток: «Ларочке и Анне Яковлевне от меня большой привет, а в свертке рогалики, на пробу». Он пытался отказаться, но его и слушать никто не стал.
Дома мама Аня сначала огорчилась, что внук отказывается от ужина, но узнав, что он был в гостях у Гольверков, успокоилась. И когда он рассказал, что принес на пробу рогалики по ее рецепту, бабушка рассмеялась:
– Это она тебе из вежливости так сказала. На самом деле это я всегда ее рецептами пользуюсь.
– Это точно, – подтвердила зашедшая на кухню мама. – Ривочка кулинар известный, а таких тортов и пирожных, как у нее, – по всей Москве не сыщешь.
***
Тот воскресный разговор в доме Гольверка Гелию врезался в память на долгие годы. «Не будем терять времени», – предложил профессор и подошел к стоящей на ножках возле книжных стеллажей доске. Вернее, это была даже не обычная учебная доска, а переворачивающееся матовое стекло – парень таких сроду не видел, профессор привез ее из Франции, где был на симпозиуме. Ученый быстро начертил цветным мелком несколько схем. Затем, перевернув стекло, загородив спиной, встал так, чтобы не было видно, еще что-то. Вернул стекло на прежнее место. Через несколько минут от Гелькиной идеи, которой он втайне, чего уж греха таить, гордился, не осталось камня на камне.
