Авторы «Энциклопедии» вполне отдают себе отчет, что с ее изданием работа по изучению синто, японских религий, культуры отнюдь не заканчивается. Наоборот, мы надеемся, что «Энциклопедия синто» послужит стимулом для молодых ученых и даст толчок к новым исследованиям. Ибо наука — это не только результат, но еще и процесс. Процесс, в котором существуют определенные вехи, но не существует конца.

Данное издание было бы невозможно без всесторонней поддержки «Международного общества по изучению синто» («Синто кокусай гаккай»), за что авторы приносят его президенту Умэда Ёсими самую сердечную благодарность. Многие авторы этой «Энциклопедии» являются членами российского отделения этой организации, которую в настоящее время возглавляет д.и.н. Э.В. Молодякова.

В заключение хотелось бы также вспомнить, что работа замышлялась еще в то время, когда обязанности руководителя российского отделения «Синто кокусай гаккай» исполнял наш коллега В.Н.Еремин. К сожалению, он не дожил до того дня, когда идея «Энциклопедии» получила практическое воплощение. Авторы посвящают этот труд его светлой памяти.

Синтоизм относится к тем религиям, где устная традиция передачи информации всегда играла значительную и, возможно, определяющую роль. В особенности это касается древности и средневековья, хотя данная установка чувствуется и вплоть до настоящего времени (множество так называемых «новых религий» имеют своей основой «откровение», сообщаемое жрецом-медиумом своим последователям в момент одержимости божеством — см. раздел «Синто. Школы и интерпретаторы»). В древности именно канал устной передачи информации считался наиболее подходящим для трансляции священных синтоистских текстов. Хранящиеся в памяти жрецов тексты должны были передаваться от человека к человеку, от учителя к ученику — минуя письменный текст. Считалось, что перекодировка и смена канала передачи информации (перевод текста из устной формы в письменную) лишают текст его первоначальной сакральности. В древности подобная установка существовала не только в Японии. Далеко не случайно, что все основатели так называемых «мировых религий» ничего не писали, а только проповедовали свои идеи, которые известны нам в изложении их учеников. О недопустимости смены канала передачи сакральной информации свидетельствует и текстовая история японского буддизма: пришедшие в Японию сутры были написаны на китайском языке, и вплоть до новейшего времени они никогда не переводились на японский язык.

В древности операция перевода синтоистского текста из устной формы в письменную предполагала перевод с японского языка на китайский, который в государственной сфере долгое время считался основным носителем культурных смыслов. Однако синтоистский текст предназначался не для чтения «про себя», а для публичного оглашения во время ритуального действа. Отсутствие богословской традиции, которая не успела сложиться ко времени прихода в Японию буддизма и конфуцианства в VI–VII вв. н. э., привела к подавлению возможного и неизбежного появления такой интеллектуальной традиции внутри самого синто. Этим и следует объяснять сравнительно малую текстопорождающую активность синтоистского жречества. Данное обстоятельство имело долгосрочный эффект: образованность («начитанность») синтоистских священников за редкими исключениями уступала образованности служителей буддийского культа, текстопорождающая деятельность которых отличалась огромной интенсивностью. То же самое можно сказать и о функционерах, окончивших государственные школы для чиновников и социализированных в значительной степени в рамках китайской образованности и словесности, признаваемых в течение долгого времени за «настоящую» культурность. В свете этого становится понятно, почему среди сочинителей «синтоистского» толка и в комментариях к синтоистским памятникам древности и средневековья так много авторов принадлежало к буддийским монахам, придворным и «ученым», которые числились по разряду «конфуцианцев».

В связи с перечисленными культурными и историческими обстоятельствами в течение достаточно долгого времени мы не имеем «чисто» синтоистских сочинении. Жрецы синтоистских святилищ не занимались, как правило, сочинением новых текстов, в лучшем случае они лишь фиксировали старые. Или делали вид, что фиксируют их. Авторская атрибуция текста являлась свидетельством, «компрометирующим» текст, который должен был представать как «богоданный». Поэтому и письменность представлялась авторам не столько инструментом для порождения новых текстов, сколько операциональным средством для фиксации текстов уже сложившихся (или якобы сложившихся) в устной традиции, которая и выступала как верификатор подлинности и древности. Получается, что в таком случае письменность представала (должна была представать) прежде всего в качестве мнемонического средства. Сами эти тексты являются, как правило, продуктом культурного (религиозного) синкретизма, и рассмотрение письменной традиции синто вне культурно-литературных рамок конфуцианства, даосизма и буддизма представляется невозможным.

Таким образом, синто, в отличие, скажем, от буддизма, мусульманства, конфуцианства или же христианства, не принадлежит к таким религиозно-культурным традициям, которые «озабочены» продуцированием новых письменных текстов. Сведения, касающиеся древнего синто, обычно «вплетены» в сочинения более общего свойства, в те письменные тексты, которые описывают реалии не только синто, но и других областей государственной, социальной и духовной жизни. В связи с этим и исследователи синто (в особенности, древнего и средневекового) вынуждены оперировать набором источников самого различного содержания и направленности.

Получается, что начальные тексты синто, которые привычно считаются современными исследователями основополагающими для изучения этой религии, не имеют узкоконфессиональной направленности. Прежде всего, они связаны с функционированием институтов раннеяпонской государственности, которая к VIII в. (период Нара) приобретает контуры образования с достаточно высокой степенью централизации. Такой государственности, которая нуждается в самооправдании (легитимизации) своего бытия и в правилах (законах) для своего успешного функционирования. Внушительные размеры такого образования (в VIII в. население Японии составляло около пяти с половиной миллионов человек) исключают возможность управления исключительно с помощью устных распоряжений, его масштабы превосходят мнемонические способности отдельно взятого человека (чиновника), а потому государство остро нуждается в документировании своей деятельности. Это касается как количественной стороны дела (налоги), так и качественной (правила поведения подданных и правила функционирования государственного аппарата).

К наиболее ранним свидетельствам текстопорождающей активности государства относятся законодательные своды «Тайхо рицурё» (701–702 гг.) и «Ёро рицурё» (757 г., см. «Рицурё»), на составление и содержание которых китайское законодательство Танской империи оказало огромное влияние. Тем не менее, местная традиция также не была проигнорирована составителями — культурные и институциональные заимствования носили добровольный и избирательный характер. Это касается как корректировок в устройстве японских институтов управления, так и собственно синто, которому в законодательных сводах посвящен самостоятельный (и, естественно, отсутствующий в китайских прототипах) раздел, именуемый «Законом о небесных и земных божествах» («Дзингирё»). В законодательных сводах синто предстает как совокупность ритуалов, призванных обеспечить спокойствие и процветание государства, которое понималось как императорский род и его ближайшее придворное окружение (родоплеменная аристократия). Эти законодательные своды представляют собой идеальный (иератический) «автопортрет» государства, не подверженный изменениям во времени.