— Умоляю… сжальтесь… я люблю Пушкина… я хочу остаться…

Но Прасковья Александровна, получив окончательно власть над жертвой и придя в спокойное состояние духа, отвечала жестко:

— Слушать не желаю. Ты теперь не в себе от романтики и не можешь рассуждать здраво; а потом мне сама "спасибо" скажешь. Словом, решено: завтра в путь.

Анна Петровна рухнула на колени и рыдала уже беззвучно, только плечи ее вздрагивали зябко.

Пушкин же узнал об отъезде тригорских дам день спустя, вновь от Акулины. Подойдя к крыльцу, где поэт распивал чаи после бани, дворовая девушка, уперев руки в боки, отозвалась едко:

— Что, не выгорело у вас покрутить любовь с барыней кудлатой?

Александр Сергеевич не понял:

— Что? О чем ты?

— Так покинула она ихний дом заодно с семейством, знамо дело.

— Как покинула? Что ты здесь городишь?

— Ускакали ноне на двух колясках. Сказывали тригорские люди: возвернулась к ейному мужу, генералу. И оставила с носом кой-кого.

— Быть того не может.

— Вот вам крест!

Пушки как был в домашней косоворотке и холщовых штанах, босиком, так вскочил на Рыжика без седла и помчался в Тригорское. Он отказывался верить. Акулина врет по злобе. Так же не бывает — объясниться в любви и сбежать. Или не любила на самом деле? Просто была игра?

Но ведь он же сам затеял эту игру. Разве его стихи — не часть ее? Так ли сам любил Анну Керн?

Или заигрался?

Дом и вправду стоял пустой. Парень, шедший с удочками мимо, вылупился на соседского барина, прискакавшего без седла и в простой рубахе. Чуть не выронил ведерко с наловленной рыбой.

— Слушай, братец, а куда делись все ваши господа?

Тот сглотнул и ответил робко, поклонившись:

— Поутру отбыли. Все они, всемером.

— Ключница Серафима где?

— Не могу знать, ваша милость.

Разыскал Серафиму у нее в сторожке, собиравшуюся спать на печи. Напугал, огорошил:

— Никакой записки не оставила барыня для меня?

Женщина крестилась и кланялась:

— Нет, записки не было, точно не было. Но просили, коли ваша милость приедут, передать на словах.

— Ну, так говори. Что ты медлишь?

— Дескать, обещают вскорости вернуться.

— Кто, Прасковья Александровна?

— Нет, ея светлость генеральша, Анна Петровна.

Пушкин встрепенулся.

— Как сказала? Повтори слово в слово.

— Передай, мол, барину михайловскому, Александру Сергеевичу, то есть — вашей милости, что вернутся оне вскорости. До конца лета непременно.

— Так и сказала — "непременно"?

— Истинно так, до конца лета.

Он воскликнул радостно:

— Вот ведь хорошо! — обнял Серафиму и поцеловал в темечко в платке.

В Риге поначалу Анна Петровна присмирела и почти свыклась с мыслью, что отныне ее планида — быть примерной супругой престарелого генерала. Ермолай Федорович очень удивился возвращению второй половины, совершенно не злился от былых несчастий, сжал в объятиях по-отечески, чмокнул в щечку. И проговорил:

— Ну и слава Богу. Почудила малость, с кем не бывает, и вернулась, словно блудная дочь. — И смеялся собственной шутке долго.

"Блудная дочь" — этот каламбур прозвучал двусмысленно, но мадам Керн предпочла смолчать. Грусть-печаль ей помог развеять подоспевший к маменьке Алексей Вульф, приходившийся Анне двоюродным братом. Он учился недалеко, в Дерите, но по случаю вакаций прибыл не в казенной форме студента, напоминавшей солдатский мундир, а в обычном светском платье, синем фраке и серых панталонах. Стройный и живой, обладал приятной внешностью и завидным остроумием. До своей учебы жил в Тригорском и накоротке сошелся с Пушкиным, даже оба строили планы бегства ссыльного поэта за границу — вроде бы под видом слуги молодого Вульфа. Но мамаша Прасковья Александровна поспешила поломать их прожекты, срочно отослав сына на учебу.

Анна Петровна в скором времени посвятила Алексея в свою тайну и с волнением прочитала ему, развернув бесценную бумажку: "Я помню чудное мгновенье…" Тот одобрил, восхитившись музыкальностью пушкинских строф. Впрочем, романтическая влюбленность мадам Керн в Александра Сергеевича вовсе не помешала студиозусу приударить за своей прелестной кузиной, а она и не возражала. Отношения их зашли очень далеко, и однажды маменька, заглянув ненароком в будуар генеральши, их застукала полуголыми в недвусмысленной позе. Вышел грандиозный скандал. Слава Богу, Ермолай Федорович находился в то время на маневрах и ни сном ни духом не прознал о своей рогатости. Просто, возвратившись домой, обнаружил, что и Осиповы, и Вульф уехали. Был в недоумении. Анна Петровна сбивчиво объяснила:

— Алексей с матерью повздорил и умчался первым к себе в Дерпт. А когда я встала на его сторону, то Прасковья Александровна и меня отругала. Собралась в одночасье всем семейством и отбыла обратно в Тригорское.

— Да из-за чего ж сыр-бор разгорелся?

Дама, не моргнув глазом, ответила:

— Я не знаю в точности, но как будто бы из-за денег. Алексей вроде проигрался и просил у матери в долг, а она ему отказала. Слово за слово — ну, как водится…

Генерал неспешно раскурил трубку. Произнес задумчиво:

— Очень, очень жаль. Только все налаживаться стало — и на тебе!

— А не согласитесь ли вы, дорогой супруг, также съездить в Тригорское? — неожиданно предложила его благоверная. — И помиримся с мадам Осиповой, и развеемся, отдохнем на природе. Там такие дивные места!

Ермолай Федорович выпустил из ноздрей и губ завитушки дыма.

— А ведь вправду, отчего бы не съездить? У меня по службе никаких срочных дел не предвидится, и на две недельки я вполне смогу отлучиться. В самом деле — съездим! Ты ж моя разумница! — И поцеловал жену в зардевшуюся щечку. А проказница дышала с волнением, плохо веря в свалившееся счастье.

Пушкин едва проснулся, как Арина Родионовна принесла ему кофе и варенье на блюдечке. На подносе няни Александр Сергеевич увидал небольшой конверт.

— Что сие?

— Давеча мальчонка приносил из Тригорского.

— Из Тригорского? От кого же это? Там, поди, и грамотных совсем не осталось. Разве управляющий? Ну, так он писать мне не станет.

Няня сообщила:

— Возвернулися господа, Акулина сказывала.

У поэта заблестели глаза:

— Неужели? Очень любопытно! — Вытащил листок и прочел по-французски:

"Дорогой, любимый, единственный. Сделала все, чтобы вновь увидеться с Вами. Будьте осторожны: тут мой Е.Ф.К. Что-нибудь придумайте. Ваша А. К.".

Он почувствовал, как стучит его сердце. Боже мой! Анна прилетела к нему, окрыленная чувствами. Ах, какой подарок Фортуны!

Он любим и любит. И теперь его мечтам суждено сбыться. Грех вторично упустить такой шанс.

Да, но если с нею муж — "старый муж, грозный муж", — прямо, как в "Цыганах"! — что делать? "Что-нибудь придумайте". А что?

Александр Сергеевич, перебрав несколько романтических вариантов (как то: похищение, бегство, усыпление супруга снотворным), все же остановился на самом прозаическом — взять и явиться в Тригорское как ни в чем не бывало, на правах соседа, познакомиться с мужем и войти в доверие, а тогда уж… А тогда уж — исходя из дальнейших обстоятельств.

Написал записку по-русски:

"Милостивая государыня Прасковья Александровна! Получив известие о Вашем прибытии, жажду засвидетельствовать Вам и всему Вашему семейству полное, глубочайшее почтение. Не дозволите ли мне заглянуть в Тригорское нынче вечерком? Обещаю быть паинькой. Ваш до гроба А.С.П.".

Отослал мальчика с письмом, а спустя какое-то время прочитал ответ: