Он устроил прощальный вечер в доме у родителей, хорохорился, говорил, что, согласно Вольтеру, все, что ни случается, к лучшему: новые места, новые впечатления, жизнь таборных цыган, южные песни — это его очень занимает. Но глаза были грустные, да и смех не такой жизнерадостный, как прежде. Попросили Мишу сыграть на фортепьяно, а потом Пушкин прочитал две главы из своей поэмы "Руслан и Людмила", взятых для печати в "Сыне Отечества". Обещал, что поэма целиком выйдет скоро отдельной книжкой. А потом вдруг засобирался и в десятом часу уехал, говоря, что его ждут играть в карты на квартире у Дельвига.

Градус настроения в доме Пушкиных сразу снизился, Ольга плакала, а Надежда Осиповна вскоре ушла в свою комнату. Левушка успокаивал сестру, а потом вдруг повернулся к Глинке:

— Ну, хоть ты ей скажи, Мишель, что не все так скверно.

Миша покраснел и пролепетал:

— В самом деле, Ольга Сергеевна, я уверен, что поездка эта не таит в себе ничего ужасного. Солнце юга напитает Александра Сергеевича, укрепит его дух и тело. Он вернется к нам посвежевший и обновленный.

Пушкина взяла его за руку и сказала, проникновенно глядя в самые глаза:

— Вы, Мишель, такой добрый. Я благодарю…

Он проговорил быстро:

— Восхищение мое вашим братом и вами безгранично…

Ольга ничего не сказала, просто, наклонившись, прикоснулась тонкими, нежными губами к его щеке.

Этот дружеский, материнский поцелуй он запомнил на всю жизнь.

Анна Петровна Полторацкая, из семьи полтавских помещиков, выдана была о семнадцати годах замуж за генерал-майора Керна. Разница в возрасте у них была 35 лет, так что о любви речь вообще не шла. Просто отец ее, Петр Полторацкий, посчитал это лучшей партией для дочери, а она побоялась ослушаться. Генерал, заслуженный вояка, бравший еще Очаков и Измаил под командованием Суворова, а затем сражавшийся на полях России и Европы с Наполеоном, говорил зычным голосом, хохотал над солдатскими шутками и любил пропустить по маленькой. Впрочем, нрав имел не паскудный, пошумев, быстро остывал и порой даже извинялся за свою грубость. Поначалу к юной супруге относился он очень трепетно, с небывалой для ветерана нежностью, но капризам не потакал, зорко контролируя все расходы по дому.

Вскоре вместе с мужем Анна Керн оказалась в Полтаве — там его полк участвовал в смотре, проводимом самим Александром I. Царь узрел молодую генеральшу на балу и не отходил от нее весь вечер. Что у них там в дальнейшем произошло, не берусь предполагать, но один факт неоспорим: после смотра государь прислал генералу Керну подарок — 50 тысяч рублей вместе с приглашением посетить Петербург.

А потом выяснилось, что она беременна, и, когда готовилась стать матерью, написала его величеству робкое письмо, где покорнейше просила сделаться восприемником (то есть крестным отцом) будущего младенца. Ясно, что заочно. Император милостиво согласился.

Родилась дочка — окрещенная вскоре Екатериной. Генерал Керн посчитал еёе своей собственной.

Помня о приглашении царя, покатили в столицу. Знали, что монарх по утрам прогуливается по набережной Фонтанки, и воспользовались этим: Анна проехала мимо в экипаже. Он ее заметил, узнал, церемонно раскланялся. Их общение сразу возобновилось. В качестве благодарности самодержец назначил Керна командиром бригады в Дерпте, а его жене подарил изукрашенный бриллиантами фермуар (застежку к ожерелью), изготовленный специально на заказ в Варшаве, стоимостью в 6 тысяч рублей ассигнациями. Виделись они и в Риге, на маневрах, после чего Анна снова забеременела.

Так в семье Керна появилась вторая дочка, тоже Анна.

С Пушкиным генеральша Керн познакомилась в Петербурге, за год до его высылки на юг, в доме у Олениных на Фонтанке.

Тетка Анны Петровны, Елизавета, замужем была за Алексеем Олениным, тайным советником, президентом Академии художеств и директором Императорской публичной библиотеки. (Между прочим, у него библиотекарем подвизался баснописец Иван Крылов.) В доме у них собиралось просвещенное общество, литераторы и художники, затевали домашний театр, карты не жаловали, а зато играли в лапту и шарады. Пушкин веселился со всеми, хохотал, дурачился.

Саша Полторацкий, будучи кузеном Анны Петровны, их представил друг другу. Александр Сергеевич впился в нее глазами и подобострастно расшаркался, а потом поцеловал ручку.

— Я читала ваши стихотворения в списках, — улыбнулась она.

— Да? Какие же? — удивился поэт.

— Уж не помню точно. Кажется, там были такие строки: "Любви, надежды, тихой славы недолго нежил нас обман…"

— "…исчезли юные забавы, как сон, как утренний туман", — продолжил он, усмехнувшись. — Вы надолго в Петербург?

— Нет, увы, послезавтра направляемся с мужем в Дерпт, к новому его назначению.

— Ах, как жаль, как жаль, мадам. Но надеюсь, встретимся еще в будущем.

— Все возможно, мсье. Тетка моя, Прасковья Осипова, а по первому мужу Вульф, ваша соседка по Псковщине: у нея Три-горское, а у вас Михайловское. Верно?

— Совершенно верно. Только я на Псковщине не бываю часто. Иногда летом, от делать нечего.

— Так бывайте чаще. Бог даст, увидимся.

— Стану жить надеждой, — снова поцеловал ей руку.

После игры в фанты Керн уехала. Пушкин вышел проводить ее до кареты. Говорил, что не забудет эту встречу вовек. Дама улыбалась загадочно.

Но прошло более шести лет, прежде чем они повстречались вновь.

В жизни Анны Петровны за эти годы много что случилось: назначение Керна комендантом Риги, их разрыв, возвращение в дом ее родителей, неожиданный роман с соседом по имению — Аркадием Родзянко. До своей отставки он служил в Петербурге, в Егерском полку и печатал стихи в журналах, был накоротке знаком с Пушкиным, с кем имел переписку. От Родзянко Анна и узнала, что поэт выслан в Кишинев; что, когда следовал на юг, в Киеве простудился, искупавшись в Днепре, заболел пневмонией и провел в постели несколько недель; что потом, опекаемый семейством Раевских, ехавших через Киев в Крым и на Кавказ, оказался с ними в Бахчисарае. После Кишинева была Одесса, а потом отставка от государственной службы и всемилостивейшее разрешение возвратиться к родным пенатам, впрочем, не в Москву или Петербург, а в имение Михайловское на Псковщине. Анна Петровна это запомнила.

Неожиданно умерла от простуды младшая ее дочка — Анечка. Мать какое-то время пребывала в прострации, но потом кое-как успокоилась и сказала родителям, что решила вернуться к мужу в Ригу. А на самом деле повернула в дороге не на северо-запад, к Прибалтике, а взяла курс на север, в Псковскую губернию.

Дом Прасковьи Александровны Осиповой в Тригорском был одноэтажный, деревянный, вытянутый, как сарай, потому как являл собой старую полотняную фабрику, переделанную под жилье помещиков. На террасе по вечерам пили чай из самовара. В зале на столике раскладывали пасьянсы, кто-то музицировал, часто читали вслух прозу и стихи. Но зато парк был великолепен, хорошо обустроен, чист, и дорожки посыпаны мелким гравием.

Собственно, Прасковья Александровна приходилась Анне Керн не кровной родственницей, будучи женой ее дяди, Николая Вульфа. Подарила ему пятерых детей, а затем, овдовев, вышла замуж за Ивана Осипова, от которого тоже рожала дважды. Кроме этого, воспитывала падчерицу — дочку Осипова от первого брака. А потом овдовела во второй раз.

Словом, летом 1825 года в доме у нее в Тригорском процветало целое женское царство: кроме самой хозяйки имения две старшие дочери — Анна и Евпраксия, две младшие дочери — Маша и Катя, и падчерица Александра (по-домашнему — Алина). Первым было 26 и 16, соответственно, младшим — 5 и 3, Александре — 20, а самой Прасковье — 44. Пушкин, приходя к ним в гости, к своему удовольствию, попадал в девичий питомник и оказывал внимание всем — разумеется, мадам Осиповой по-сыновьи, маленьким девчушкам — по-отечески, а трем девушкам — больше, чем по-братски. Что греха таить: в той или иной степени он флиртовал с тремя сразу. И они отвечали ему взаимностью. (Скажем в скобках, всех троих он потом включит в свой известный "Донжуанский список", но реальное сближение с ними у него произошло позже, а пока, под суровым приглядом маменьки, это были только платонические игры в любовь, чистое кокетство с их стороны и сплошная лирика с его.)