Так втроём, Толик к меду был равнодушен, мы усидели больше чем полбанки меду. Отяжелевшие и одуревшие от такого количества сладкого, мы пошли по домам. Дома, на удивление мамы, я отказался от обеда и улегся на кровать. Впечатление было такое, как будто мед прошел сквозь живот и собрался каплями вокруг пупка. К горлу подкатывала тошнота, голова была тяжелой и пустой. Я уже подумал, что после такой медовой нагрузки у меня сработает неприятная черта моего организма-отвращение к продуктам, которыми объелся.

Еще в четвертом классе отец взял нам с братом билеты в оперный театр в Ленинграде. Мы вдвоем в воскресный день поехали на дневной спектакль слушать «Снегурочку» Римского-Корсакова. Опера мне запомнилась тем, что было четыре антракта. Всю выданную нам сумму на буфет, мы потратили на мороженое «Пломбир» – очень жирное и сладкое. Съедали по две порции за антракт. Всё ничего, но когда, через несколько дней, я увидел, как кто-то ест мороженное, мне сделалось как-то неприятно. Я представил, что сам ем мороженное, и мне стало так тошно, чуть не вырвало. С тех пор и до окончания школы я в рот не брал мороженое, чем резко отличался от всех детей.

Такая же история случилась и с обожаемыми мной голубцами. Раз только мама разрешила мне съесть их вволю, или чуть больше, как я и этот деликатес надолго исключил из своего меню.

Вообще-то школьником, я был довольно привередлив в еде. Если мой младший брат ел всё и помногу, я не любил рыбу, молочные продукты и еще половину того, что ели в семье.

Конец этому дефекту моего характера пришел после первого же полугодия в институте, где питаться приходилось кое-как, в лучшем случае в заводской или студенческой столовой. Я неожиданно приехал домой на каникулы. Мама засуетилась:

– У меня наготовлено всё, что ты не любишь. Подожди, я что-нибудь твоё любимое быстро сделаю.

Я сказал, чтобы подавала то, что есть. К маминому удивлению, я с большим энтузиазмом смел и нелюбимую мной рыбу и сырники со сметаной. С тех пор ем всё.

С медом в тот раз мне повезло. Отторжения этой сладости из моих пристрастий не произошло, хотя в следующий раз, не скоро, я пробовал его с опаской и брал немного.

Всю жизнь я отдаю предпочтение умственному труду. Убежден, что только умом можно и должно добиваться поставленных себе целей. Не могу сказать, что работа руками, мастерить, ремонтировать, строить, – это моё. Но в детстве, во время учебы в школе, я прошел довольно хорошую школу трудовых навыков.

Первые воспоминания о работе руками относятся к дошкольным временам и начальным классам. Первое, что я сделал собственноручно, была вышитая крестиком при помощи иголки и ниток мулине картинка – белочка с шишкой на сосновой веточке – для маленькой подушечки. В первом классе я увлекся выпиливанием лобзиком, и подарил маме на 8 марта выпиленную из фанеры и покрытую лаком шкатулку. Проколов колесо велосипеда, я мог самостоятельно при помощи велосипедной аптечки заклеить камеру.

Когда я учился в шестом классе наша школа, в порядке шефства, взялась помогать Консервному комбинату. Мы часа по два после уроков сбивали в школьном подвале ящики для консервов. Нам привозили планки разных размеров, а мы их сбивали гвоздями. Через неделю я ужу забивал гвоздь почти не глядя и с одного удара, правда, после многократных попаданий по пальцам, пока не привык.

С восьмого класса по школьной программе нам надо было за три года пройти курс «Слесарного дела с основами металловедения», для мальчиков. Девочки проходили кройку и шитьё. На производственное обучение был выделен один день в неделю – три урока теории и три практики. С теорией всё обстояло просто. К нам приходил главный механик судоремонтного завода и проводил занятия в классе. А вот для практических занятий нужны были мастерские. Так что первые два месяца мы занимались не слесарным делом, а строили мастерскую. Месили раствор, клали кирпичные стены, устанавливали окна и двери. Только черепичную крышу крыла профессиональная бригада.

Руководил всеми работами наш мастер производственного обучения Павел Константинович, пожилой сухой, загорелый, с большими трудовыми ладонями и в круглых старинных очках. Вот уж кто был мастером на все руки! Он научил нас за три года всему, что относилось к слесарному, токарному, столярному и строительному делу. В новеньких мастерских установили слесарные верстаки с рабочими местами для всех учеников, завезли старенькие, но в рабочем состоянии станки. Здесь была пара токарных, фрезерный, сверлильный и даже небольшой шлифовальный станки. Все они были немецкого довоенного производства и были вывезены страной победительницей по репарационному договору.

Первые наши занятия в мастерских были посвящены ремонту и настройкам этих станков, что потом намного облегчило изучение их устройства на теоретических занятиях. Кроме именно слесарного дела прошли мы и курс столярного, сами делали табуретки, стеллажи и прочую деревянную обстановку мастерских. Так что рубанок от фуганка и стамеску от долото я отличал.

Производственное обучение, по привлекательности, стояло у меня на втором месте после спорта. Интересно было что-то делать своими руками. Производственная практика каждое лето проходила на Судоремонтном заводе. Мы помогали ремонтировать настоящие, огромные дизельные установки в машинных отделениях судов, знакомясь с их устройством и условиями эксплуатации.

На выпускных экзаменах в десятом классе мы сдавали экзамен по теории и по практике. Помню, мне на практическом экзамене досталось изготовление кронциркуля – довольно сложного и точного слесарного инструмента.

Так что, хоть работа руками никогда не была моим увлечением, я понимал, что мужчина не обязательно должен любить, но обязательно должен уметь сделать любую простую работу по дому.

По итогам производственного обучения мы получили 3 разряд слесаря-судоремонтника и могли уже устраиваться на завод и зарабатывать на хлеб.

Еще в школе я стал задумываться над некоторыми жизненными явлениями, о которых не принято было говорить в нашей среде, не прочтешь в книгах и газетах. Тогда многое из повседневных коллизий было вне темы, не афишировалось и не обсуждалось. Например, о существовании наркомании я узнал только в зрелом возрасте, когда заседал в суде народным заседателем. Слушалось дело об ограблении аптеки, а целью грабителей оказалась не нажива, не деньги, а какой-то препарат на основе опия.

Но рассказать я хочу о событиях еще моего детства. Когда я неожиданно стал призером городских соревнований по плаванию, меня пригласил в секцию плавания тренер спортобщества «Водник», объединявшего работников сферы водного транспорта. Тренировки проходили на открытой воде в затоне Судоремонтного завода. Проходили интенсивно – ведь сезон заканчивался вместе с летом. Плавали по 3–4 километра за тренировку, осваивали разные стили плавания, проверяли результаты. Тренером был выпускник Ленинградского института физкультуры Николай Федорович, спокойный интеллигент, обращавшийся с нами, пацанами, как с взрослыми.

После 5–6 недель тренировок лучшие из нашей секции были отобраны для поездки в Областной центр Одессу на соревнования.

Утром намеченного дня мы, четверо подростков шестых, седьмых классов, и тренер собрались на местном автовокзале. Николай Федорович почему-то пришел с женой. Она, как-то стесняясь, отвела меня, как старшего в сторону и неожиданно попросила:

– Володя! Вам не надо ехать! Нельзя!

На моё недоуменное выражение, а сказать я ничего не мог, добавила, понизив голос:

– Он выпил…

Я ничего не понял, тренер был побрит и надушен, одет в новый костюм с белой сорочкой и галстуком, сама элегантность.