На платформе Кловиса принял Декстер Вралл — не в состоянии коснуться его или пожать ему руку, да и вообще воспринять глазами невероятную нехватку Кловисовой симметрии. Мало того, Вралл обиделся, что выступить не попросили его самого.
Да и толпу зрелище множественного ампутанта отрезвило.
— Пренебрежительные замечания моего партнера, — начал он, — о меньшинствах не обязательно представляют мнение руководства. Ахаха. Агмм. — С точки зрения толпы, Кловис — покойник. — Вы э-э вы гм очень замечательная публика, народ! — Затем просто, смиренно: — И клиент, которого мы очень ценим. — Он улыбнулся, склонив голову, ожидая такого же отклика, какой получил Болэн. Тот так и не поступил. Лучше все это ускорить. Лучше ускорить все так, блядь, чтоб этот чувак не успел рухнуть бомбой.
Картофельный салат зашевелился. Декстер Вралл нервно натянул свою яхтенную, синюю-с-золотом, фуражку на уши, готовясь к действиям, и воскликнул:
— Давайте же припряжем этих летучих мышей к работе!
Кловис внезапно и чуть ли не припадочно пустился в свою речь об энцефалите и о том, что летучие мыши — они как маленькие ангелы, а комары — это же летающие шприцы, наполненные гноем. Но быстро потерял завод, как детская юла. На лице его наконец отразился разгром.
Только Болэн сумел зааплодировать — поднять этот странный шум, похожий на прибой. Безучастные лица сосредоточились на движении рук под собой. Среди мангров аплодисменты взбухли знаком уверенности и более того: веры.
В итоге, однако, глядя во многочисленные безучастные лица, полные надежды, что собрались вокруг башни со всех краев США, собственная его физиономия разрумянилась от похищенных фондов и особой радости, выходящей за эти границы, Кловис щелкнул, как полагалось, тяжелым секатором по синей атласной ленте. Декстер Вралл испустил робкий бунтарский вопль, покраснел лицом и дернул за веревку. С боков башни пополз полиэтилен, лаская ее по ходу, развертываясь и струясь в несомой ветром пластиковой красе. В небо хлынули ярко-оранжевые летучие мыши.
Поначалу они рассеялись, как им и следовало, кружа в непосредственной близости. Но затем начали собираться воедино. Единый силуэт, демонстративнее стрелы, цвета, заимствованного у всякого неонового чудища в этой земле, вылепился в парящем небе на краю Америки. Все надежды тех пустых лиц приковало к очерку, что блистательно продержался над головами еще какой-то миг, а затем направился в глубь континента и пропал.
Вполне справедливо взмыл вой:
— Они улетели! Они исчезли навсегда! Они больше не вернутся! — и так далее.
И когда мука поутихла, картофельный салат принялся надвигаться на помост. Заметив скользкого с виду Болэна и кошмарно деформированного Кловиса, Декстер Вралл негодующими взглядами науськал толпу на них двоих. Возник серьезный вопрос, коренящийся в глубинах Экона.
С первым движением толпы к нему Кловис упал на доски, подтащив за собой микрофон «Телефункен», чтоб поудобнее устроить у губ. Громадные переносные динамики передали его ахи и вой:
— У МЕНЯ СЕРДЦУ КРАНТЫ! — Это усилилось над морем вееров с летучими мышами, ненавистников козявок и мангровых деревьев. — КРАНТЫ, Я СКАЗАЛ!
Хрипя еще внушительней Кловиса, Декстер Вралл заорал:
— Поглядите на него, он умирает! — и воззрился бледно и немо на этот скрюченный предмет на сцене. Болэн слушал, как Кловис чрезмерно выступает перед микрофоном, блея свой истерзанный прямой репортаж о состоянии собственного мотора. Болэн утешительно опустился подле него на колени. Кловис бросил на него взгляд, изобразил жуткий предсмертный хрип, снова посмотрел на Болэна с удивленьем, затем огляделся и сказал:
— Нет. — После чего, без дальнейших уведомлений, довольно невыразительно умер.
Болэн был единственным клиентом на похоронах. Хотя по какому-то неверному расчету обеспечения на продолговатую черную яму в земле смотрели ряд за рядом пустые складные стулья. Сверху зеленый с белым полог — павильон — был туго натянут на свинченный каркас из оцинкованных труб. Четверо мужчин взялись за гроб, предмет слегка претенциозной металлической мебели, содержащий бренные останки К. Дж. Кловиса из подручных материалов, и принялись опускать. Болэн сидел на складном стульчике, ноги туго скрещены между собой, тяжко опустив лицо в ладони, и думал: «Ох, ну нифига ж себе. Ой, блядь».
После того как четверо ушли, Болэн остался на большом открытом кладбище. По огромному океаническому небу со скудными высотными конскими хвостами облаков стояли скелеты цезальпиний. Ки-Уэст, городок из обшивочной доски, собравшийся на приморской кочке в самом конце континентального шельфа, казался причудливым местом для похорон Кловиса, вверившего себя Болэну. Над головой кружила пара фрегатов, совершенно синхронно друг с другом, словно привязанных к кончикам стеклянной шарнирной оси.
Болэна по плечу легонько похлопал недавний выпускник полицейской академии, сказавший:
— Вы арестованы.
— Обвинение?
— Мошенничество.
В полицейском крейсере Болэн тихонько начал немного течь крышей. Они миновали непонятные жесты причалов, завалившиеся на борт траулеры и креветколовные суденышки Гарнизонной бухты. Проехали мимо атлантического прибоя у подножья Симонтон-стрит.
— Отвезите меня в «Бургер-Кинг», — сказал он фараону, но ответа не получил. — Офицер, вы видите перед собой футуристический оттиск тысячелетья ходьбы по болотам и одной поездки на лодке в экспериментальную республику: фиаско. — Молчание. У Болэна от него кружилась голова. Изнутри полицейского седана, полагал Болэн, ему виден громадный и непаханый внутренний хребет, погребенный под флагами, обертками от жвачки и дипломами. — Я обнаружил свой бзик, офицер. Он рисует мягкий тлеющий очерк в истории Нового Света. — Герой этот, Николас Болэн, начал улыбаться. В тысяче ярдов от моря у него было океаническое чувство. Опущенье одного неисправного сенсориума в землю по-прежнему наполняло ему голову военной музыкой ветров и супермаркетов, фугой поющих деревьев и двигателей внутреннего сгорания, соискательницами Мисс Америки былыми и нынешними, что делают всякие ночные штуки с крепкими флейтами, международной автофисгармонией смертоубойного головокруженья, каким рулят выдохшиеся девочки-в-гольфиках и щеголи в советах безопасности и командных отсеках; все это было там, непаханый хребет, где энергичным всадникам на крылатых пони препятствуют парикмахеры с пастушьими кнутами, тигриные страховые оценщики, грызуны в командном строю и прочие слуги общего рынка. Вот последнее, что Болэн сказал озадаченному молодому полицейскому: — Для меня он был достославен.
Вернув бо́льшую часть денег, мелкое расхождение при этом оправдывалось туристической полезностью пустой башни, Болэн избежал бремени приговора. И, наконец, условились, что он, если воссоздаст свой судебный процесс для телевизионной программы «Ночной суд»{237}, — станет свободен окончательно.
Болэн вошел в студию. Вокруг бродили два или три техника, таская за собой резиновые кабели и наконец выкатывая вперед камеру на тележке: ее они поставили лицом к фанерной судейской скамье. Несколько мгновений спустя вышел сам «судья» и подал свой звучный актерский голос, что, если-де «Справедливость»{238} узнает, сколько он за это получает, его упихнут в каталажку с такой скоростью, что голова кругом пойдет. Когда уселся, вернулась его судейская мина, и ему придали «полицейского», который объявил, что суд идет. Болэну казалось, что он во сне. Он посмотрел, как кого-то судят за непредумышленное убийство, — тот человек чудесно изображал Карла Молдена{239}, верхняя губа у него белела от напряжения энергичных речей, он пускал слюни в обстоятельствах Актерской студии{240}, импровизируя монолог, от которого техники подмигивали друг другу.
