Сочные, упругие ягодицы перекатывались по моим бедрам… Мучительно сладко, невероятно горячо. В глазах – сполохи возбуждения. Не столько вижу, сколько чувствую четкий контур татуировки под руками. Какое-то животное на пояснице… Кошечка? Смешно. И круто.

Девчонка дернулась, как от удара. С коленей спрыгнула. В танце спрыгнула, дальше пошла – все так же потекла по поверхности… Меня оставила с зудом на кончиках пальцев: невероятно хотелось потрогать дальше. Прощупать, почувствовать, ощутить всю кожу: шелково-гладкую, горячую, с легким налетом испарины…

Остатки воды из бутылки вылились в горло, минуя стакан. С этой чертовкой можно издохнуть от жажды, и даже не заметить, как испустил последний вздох. Не женщина, а какое-то сплошное облако дурманящего желания.

Дернул за лацканы пиджака в попытке справиться с удушьем. Пуговицы жалобно треснули. Сам пиджак полетел куда-то за кожаный диван. Девушка только глянула через плечо… игриво подмигнула. Приглашающе?

Да какая разница, черт возьми?! Главное, что я жду это приглашение!

Поднялся. Один широкий шаг – и ее спина уже прижимается к моей груди. Макушка закинута назад – на мое плечо, волосы разметаны по ткани рубашки – белые на белоснежном. В глазах – удивление. Но не испуг. Вызов. И соблазнение.

Все ее тело – воплощение греха. Полная грудь, обтянутая черным, вздымается высоко, колышется, просится, чтобы ее взяли. И кто откажет в этой просьбе? Кто угодно, только не я.

Кошечка шипит, прикусив нижнюю полную губу, опускает веки… замирает на секунду… вырывается из объятий.

Бежать-то некуда: комната пустая. В ней огромный диван и пилон. И дверь, закрытая снаружи. Никто не выпустит ее, пока не закончится время. Если только орать не начнет… Но разве я допущу, чтобы девчонка кричала? Всегда найду, чем закрыть хорошенький рот.

Она продолжает танец – обвивает шест ногой, кружится, разметав по полу волосы. Черная майка задирается, обнажив плоский живот с блестящими бисеринками пота. Эту влагу хочется слизывать, урча от удовольствия. Ощущаю себя первобытным животным, впервые увидевшим саму. Хочу. Так сильно, что мышцы сводит. Затылок гудит. Пальцы сжимаются.

Давно распущенный галстук болтается, как удавка… Очень вовремя попадается под руку.

Скалю зубы вместо улыбки, ну, тут уж – как получается.

Девчонка выпрямилась, уперлась затылком в пилон, зрачки расширены – и в них ни тени испуга. Играет. Наслаждается этой игрой и моей реакцией. И сама возбуждена: горошины сосков выпирают сквозь плотную ткань, это невозможно спрятать. Язычком пробегается по губам, снова и снова… И не уходит.

Ловлю запястья – такие же тонкие, как вся она. Завожу за спину. Галстук – очень кстати, отличная вещь, чтобы руки связать.

Дерзкий упрямый взгляд никуда не прячется. Словно вызов бросает. Думает, не шагну дальше? Или провоцирует на этот шаг?

Склоняюсь к лицу. Всего пара миллиметров между губами. Ловлю запах ее дыхания – что-то мятное, сладкое, и немного горького кофе.

Тыльной стороной ладони веду от подбородка вниз. У меня волоски на коже вздымаются, как наэлектризованные. Тонкая вена на ее шее бьется со скоростью тысяча ударов в секунду. Заполошно.

Увернулась от губ. Подставила щеку – нежную, гладкую, влажную.

Пальцем возвращаю ее подбородок на место – прямо под поцелуй.

Пухлые губы беззвучно шепчут: «нельзя».

– Мне – можно.

Так и тянет подмять ее всю. Разом. Целиком и полностью. Чтобы даже грамма свободы не осталось.

Девчонка дрожит всем телом, изгибается, закинув голову. И продолжает смотреть – глаза в глаза. Даже цвет радужек разобрать невозможно: они все затоплены огромными зрачками. Легко касаюсь ароматной кожи губ – настолько тонкой, что мой рот на ее фоне – наждачка. Грубая, злая, жадная. Неотвратимая. Пальцы сжимаются где-то под ее ребрами, скользят вверх, не останавливаясь, застревают на полушариях груди. Дальше двигать их просто невозможно.

Ее дыхание – намного слаще воды. И жажду утоляет лучше. Именно то, чего не хватало для счастья.

Она невысокая, даже на каблуках. Приходится наклоняться, чтобы углубить поцелуй. Слежу, как ее веки тяжело опускаются, взгляд пьянеет, туманится, куда-то уплывает.

Ей все это нравится! Вся ее дерзость смывается глубоким томным вздохом. Губы впускают меня – ни капли протеста. Все по согласию. Все честно. И мне это можно – целовать ее, вжимать в свое тело.

Галстук спускаю с ее запястий, чтобы освободить руки, закинуть их на свою шею – никакого сопротивления. Девчонка виснет на моем теле, послушно подставляет спину, талию, затылок под жадные ласки.

Еще чуть-чуть – я ее прямо здесь поимею. Не отходя от шеста. И плевать, что неудобно и неправильно. Терпеть нереально и невозможно. Желание отключает все мысли и память. Просто хочу. Здесь. Сейчас.

Подхватываю круглое колено, чтобы закинуть его на свое бедро. Теперь девчонка держится на одной шпильке, пилоне и на чистом упрямстве – не падает. А могла бы. И тогда – все. Ничего бы не остановило.

Музыка бьет по ушам оглушительным аккордом. Вслед за этим наступает тишина. Опустошающая.

Вместе с музыкой исчезает все покорство и податливость танцовщицы.

– Ваше время кончилось. – Шепчет еле слышно, убивая этими звуками.

Секунда – и она расплетает объятия, подбирает ленту галстука, словно алый трофей, и исчезает.

Твою же мать!

– Лика. Опять опаздываешь! – Грымза Ивановна как будто нарочно стоит у входной двери и ловит меня.

– Простите, пожалуйста. Я отработаю вечером, в двойном размере! – Какие-то пять минут, а ощущение, что я целый день прогуляла.

– Нет. Я тебе придумала другое задание. Справишься – сделаю вид, что ничего не было.

– Хорошо. Как скажете. – Хорошая работа. Мне нравится все, что делаю. Если бы не начальство – сплошные изверги!

– Отнесешь отчет проверяющему.

– Кому?!

– Тому. Ты слышала прекрасно. Можешь даже не включать компьютер. Бери папку и неси.

Ужас. Проще сразу уволиться. От этого монстра уже два дня весь офис ходит на цыпочках и боится дышать.

– Я же ничего не знаю, Наталья Ивановна! И отчет в глаза не видела! А если он что-то начнет спрашивать?

– Ну, вот так и скажешь. Тебе бояться нечего: честно признаешься, что еще на стажировке. Иди. – Она пихала меня в спину, ускоряя, а в руки совала огромную папку с документами.

Как овцу на заклание погнала.

И никуда не денешься – мне нормальная работа нужна. Всю жизнь танцевать у шеста – не получится. Да и страшно после вчерашнего…

Всю ночь проворочалась от жарких сновидений. И снилось такое, чего раньше никогда не видела, оооох… Если бы не этот мужчина вчерашний, ничего бы такого не было. И я бы на работу не опоздала…

– Как там, Надь? – Вот она – заветная страшная дверь. Всего-то и надо – нажать на ручку, вбежать и отдать начальнику этот злосчастный отчет. И вырваться на волю.

Но лучше уточнить у секретарши, к чему готовиться: сожрут меня сразу или на кусочки разберут?

– Не знаю. Не слышно ничего. Как с утра заперлись, так и не выходят. Только кофе литрами глушат…

– Ох… – Не успев подумать, прижала ухо к двери. Просто, чтобы понять – к чему готовиться?

«Зря. Очень зря» – это последняя мысль, посетившая мою несчастную голову.

Время как будто замедлилось, и я внимательно наблюдала, как тяжелая деревянная громадина летит мне прямо в лоб. Увернулась. Обошлось без шишек и синяков…

Но я сама свалилась на пол.

– И что ты тут развалилась? – Грозные раскаты голоса, от которых захотелось вжать голову в плечи, а лучше – испариться, исчезнуть. – Господи, откуда здесь столько идиотов?

– Борис… Аркадьевич. – Вторым голосом можно было бы морозить, а потом убивать. – Кто тебе позволил так обращаться с сотрудниками?

Так. Бумажки. Бумажки нужно собрать. Что они тут разлетелись по сторонам? Собрать все в кучку, засунуть в папку, отдать Аркадьевичу и бежать!