— Сто с папой слусилось? — захотелось узнать Симону.

— Не знаю. — Герда лишь пожала плечами, про себя подумав: «Ему просто не по себе, если с его женой все в порядке!»

Герда, убрав со стола, быстро схватила пальто, сумку, по очереди поцеловала детей и торопливо направилась к выходу: она сегодня явно опаздывала, и подруги уже наверняка с нетерпением ждали ее. Сегодня был их согласованный заранее «женский вечер», который собрались провести в аргентинском ресторане.

Когда Герда вошла в зал, к ней тут же поспешил услужливый кельнер, принял пальто и провел к заказанному столику. Это было приятно, и Герда отметила про себя, что встретили ее здесь, как важную даму.

— Давненько мы с тобой не видались! — Герда осмотрела Тину с головы до ног. — Да ты выглядишь прямо ой-ой! Такая вся элегантная. Ну, как у тебя?

— Да нормально. — Тина хоть и улыбалась, но не столь ярко и беззаботно, как всегда. — За исключением этой плюхи в венгерском посольстве.

Герда хохотнула.

— А-а! Это когда у тебя платье там свалилось! Ирина мне рассказывала.

— А вот и она! — Тина первая увидела ее. — И не стыдно смеяться над моим несчастьем?

— А как же? — подхватила Герда. — Люди больше всего и смеются над бедами других. Уж я-то знаю…

Все уселись и заказали отбивные с кровью, кукурузу, бобы, какой-то замысловатый салат, какого Герда еще никогда не пробовала. В довершение — красное аргентинское вино и бутылку минеральной воды — для Герды.

— Между прочим, твой сосед снизу, Байерле, — довольно развязный и надоедливый тип. — Герда выразительно уставилась на Тину…

Та засмеялась.

— Ты что, с ним уже познакомилась?

— Вот именно. С самого начала, когда я во второй, нет, в третий раз пришла к тебе. Он, видишь ли, явился, чтобы одолжить сахару. Я ему, правда, сахар дала, но заставила-таки подождать за дверью и, вообще, проучила его.

— Но он все равно снова пришел! — в один голос отозвались подруги.

— Представьте себе! — продолжила Герда, переведя взгляд с одной на другую. — Пару дней назад он встретился мне на лестнице и заявил, что больше всего обожает беременных женщин. Они кажутся ему особенно сексуальными!

— Не может быть! — Тина прыснула от смеха.

— А вот тебе и «не может»! Я уже, как говорится, «на сносях», а он по-прежнему не отстает от меня. — От волнения Герда даже позволила налить себе вина и, разбавив его водой, подняла бокал и выпила за здоровье подружек. — В последний разок даже положил цветы мне под дверь. А я, — добавила она злорадно, — заткнула их потом в его почтовый ящик.

Все трое весело рассмеялись.

— Возможно, тебе следует изменить тактику, — посоветовала Ирина. — Пригласи его войти, скажи на ушко что-нибудь ласковое и тащи его прямо в постель. Он наверняка заорет тогда благим матом, рванет бежать, и больше ты его не увидишь.

— А если нет?

— Гм! Тогда…

Ирина пожала плечами, а Тина перехватила:

— Тогда ты тут же превратишься в принцессу, как в сказке! Вот только как быть с Берндом? — не отставала она, так как слышала от Ирины, что он вел себя странно, когда та забирала детей.

— Она права, — вздохнула Герда. — Он и в самом деле стал какой-то чудной. Иногда… — Она запнулась, подбирая нужное выражение. — Иногда бывает такой задумчивый, как будто хочет что-то сказать очень важное, но не соберется с духом. А потом вдруг пронзит меня странным взглядом и просто уйдет. С одной стороны, он смотрит на меня с недоверием, а иногда — будто открывает во мне что-то новое. Словом, трудно сказать, что это такое. А он все молчит и молчит, только все смотрит и смотрит… Порой невыносимо становится.

— Может, о чем-то догадывается? — спросила Ирина.

— О-о! Тогда бы он устроил концерт! Ты все-таки уже его знаешь: если с ним что-то не так, он тут же высказывается — ничего не может носить в себе!

— Не скажи, — глубокомысленно заметила Тина. — Было бы ошибкой считать, что можешь разгадать мысли и намерения других. Даже если это касается человека, с которым целую вечность пребываешь в супружестве.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего определенного. Кроме того, что мужья тоже могут держать при себе хорошенький козырь.

— Все равно не понимаю!

— Мне и самой не все ясно, но что-то интересненькое здесь есть. — Она дала знак кельнеру подлить еще вина и осведомилась: — Так когда должен появиться па свет твой «номер четыре»?

— Примерно через месяц. — Герда вздохнула. — И тогда прощай моя «терапия». Жалко… И вот что я вам скажу: за последние месяцы я чувствовала себя так хорошо, как никогда раньше. Твоя квартирка, Тина, для меня стала просто курортом! — Она прямо-таки засветилась. — И там я чувствую себя… ну, как дома, только более спокойно, уравновешенно, что ли. А после того, как побуду там одна пару часов, еще больше радуюсь своей семье.

— Это и по тебе видно! — кивнула Ирина.

Герда благодарно улыбнулась и положила ладонь на ее руку.

— Я хотела тебя о чем-то спросить. — Она выпрямилась за столом и голос ее зазвучал торжественно, когда она продолжила: — Ты не хотела бы стать крестной моего малыша? А если будет девочка, можно я назову ее Ириной?

На мгновение наступила тишина, затем Ирина прижала обе руки ко рту, чтобы удержать радостный смех.

— Боже, и об этом ты даже просишь? Конечно, можешь. Это же такая честь для меня! Буду безумно счастлива стать ее крестной матерью! — Она обняла Герду и… залилась слезами. — Это же первый раз, когда меня о таком попросили, — всхлипнула она.

— А ты? — обратилась Герда к Тине, которая, несмотря на это ликование, все еще продолжала сидеть безучастно.

— Разве ты хоть немножко не счастлива?

— Нет, почему же… Даже очень. — Однако в голосе ее не ощущалось уверенности.

Был прекрасный, солнечный, осенний день. Тина ехала на велосипеде в Английский парк [54].

Там она договорилась встретиться с Тобиасом и уже издалека увидела его на их скамейке. На коленях у него была книга. Время от времени рассеянным взглядом окидывал он пожилую женщину, кормившую рядом в воде уток. Потом снова читал.

Тина спрыгнула с велосипеда и пошла, ведя его рядом. Она все время наблюдала за Тобиасом, и шаг ее становился все медленнее: сердце стучало, подбородок почему-то дрожал, как перед слезами. Это чувство любви, которое обнаружила она вдруг в своем сердце, все время стремилось превратиться в ненависть: ведь Тобиас, в сущности, был самым последним человеком, которого она могла бы представить своим избранником. Уже сама профессия смущала ее — ничего себе парочка: социолог и «психологичка», это же похуже, чем кот и мышь! К тому же он был из тех, у кого ни гроша за душой и вообще ничего, кроме «закидонов» в голове! И в такого она могла втюриться? «Да ты же просто дура, телка, каких не бывает!»

Она остановилась, опустилась на скамью и стала плакать. Плевать, что на нее уже обращают внимание. На все наплевать! И прежде всего — на этого Тобиаса!

Выплакавшись, она села на велосипед и ринулась из парка, как будто за ней гналось стадо разъяренных слонов. «А этого Тобиаса, — поклялась она, — я все же пошлю к чертям!»

Герда сложила руки на животе и закрыла глаза. Ребенок уже часто толчками давал о себе знать. И вот снова! Были моменты, когда она искренне радовалась малышке, а иногда думалось: лучше бы с этим еще подождать, ведь жизнь ее круто изменится, станет как прежде — снова взаперти в своей четырехкомнатной, в цепях нудной семейной повседневной жизни.

При мысли об этом у нее потекли слезы, хотелось в голос завыть, но в соседней комнате были дети, да и Бернд должен был вскоре вернуться. Она проглотила слезы и пошла на кухню накрывать стол. Однако из прихожей вдруг услышала хлопанье входной двери, и перед ней предстал Бернд с… букетом цветов. Он смущенно взглянул на нее, неловко сунул ей в руку цветы, словно подал шляпу, заикнулся, прежде чем сказать:

— Знаешь, сегодня продал две машины. Подумал: может, тебя немного порадуют цветы.