Хели едва оправился от шока. Его Дженифер, как и прежде, оставалась недостижимой мечтой: слишком умна, слишком прекрасна, чтобы это могло быть правдой! Однако в ней он нашел верную подругу, которая всегда, как только ей позволяли обстоятельства, была рядом с ним. Его доверенная. Вернее, у него были две доверенные подруги: Одри тоже была от него без ума. Хотя и без страстных желаний. Но, возможно, как раз это являлось основой удивительной дружбы между мужчиной и женщиной.

— Дженни, ах, Дженни! — Хели оторвался от записей и посмотрел ей в глаза. Они рассмеялись. Дженифер коротко взмахнула рукой, как бы успокаивая его, и он, на расстоянии от нее, сделал тот же жест. Жест нежного доверия. Мелодия любви в минорном тоне. С лопнувшей струной. — Почему ты все это для меня делаешь?

— Да потому, что люблю тебя, ты, чудак, — ответила она далеко не впервые, но Хели хотелось это слышать постоянно. — И даже когда ты печален, песня души моей для тебя. И это наполняет меня радостью.

— Песни исполняют со сцены, — подтрунивал Хели. — А любить, любить меня по-настоящему, ты не можешь. — У Хели перехватило дыхание, ему сдавило грудь.

— Существует много видов любви, — ответила Дженни. — Один из них связывает нас. — Наклонившись, она поцеловала его в губы. — Давай, наконец, завершим программу. Репетиция окончилась.

Вскоре Дуня попрощалась, обняла Николу, потом Тео.

— Уже? — разочарованно протянул он.

— Меня ожидает профессор Грунер-Гросс. — Она одарила его столь знакомой ему извиняющейся улыбкой. — Речь идет о новом контракте.

— Ох, опять герцог?

— Племянник герцога. Пока, дорогие! — Она послала им воздушный поцелуй и ушла.

Тео смотрел ей вслед. Он привык видеть Дуню уходящей. Только на сей раз это не причинило ему боли.

— Дэвид Вильямс сейчас здесь. — Никола взяла Тео под руку. — Он пригласил Дуню в Лос-Анджелес, на симпозиум, посвященный живописи по фарфору. Он безумно влюблен в нее.

— В живопись или в Дуню?

— В обеих. Но в первую очередь — в Дуню.

— Бедный парень, — вздохнул Тео. — Ему кое-что предстоит.

— Ей тоже. Дэвид трижды разведен.

— О Боже! — Тео засмеялся. — Если Дуня станет его четвертой женой, а он наследует Черный Замок, то она будет его хозяйкой и получит самую крупную и самую дорогую в мире коллекцию фарфора.

— А мы будем знать, где проводить наши отпуска, — бросила Никола, пожимая его руку. — На лугу герцога, под небом падающих звезд!

В этот момент появился Хели, хлопнул в ладоши и возвестил:

— Не желают ли господа пройти в парадный зал? Шоу начинается!

Он был в своем репертуаре, веселый и красноречивый, все сердца тянулись к нему. Рядом с ним стояла Дженифер, бледная и прекрасная, — женщина, излучающая свет.

И все, кто не владел тайной, думали: что за счастливая пара!

Герда повесила на плечо только что выстиранные занавески и взобралась на стремянку. В то время, как она колечко за колечком прикрепляла их к струне, ее трехлетний отпрыск Симон, занятый на полу строительством башни из кубиков, нечаянно развалил ее.

— Дельмо! — тут же заорал он, как будто виновником неудачи был не он лично, а кто-то другой.

Знакомые штучки! Уже в течение пятнадцати лет это был любимый приемчик ее мужа. Если Бернд не мог сладить со своим скверным настроением, он начинал придираться, выволакивал на свет Божий какую-нибудь старую историю, чтобы заявить: у него вечно кто-то играет на нервах.

Раньше в качестве такого «козла отпущения» он использовал именно Герду. Но за долгие годы она не только раскусила эту хитрость, но и научилась реагировать на нее — просто не обращать внимания. А чтобы сохранить при этом собственное спокойствие, начинала считать про себя до десяти. Или напевать песенку. Или старалась представить себя в это время где-то на пляже, окруженном пальмами. И это здорово помогало. Не так-то легко было вывести Герду из себя!

— Кубики бяки! Дельмо! — разорялся Симон.

А мать его в это время — на этот раз уже громко — считала колечки, которые успела прицепить:

— Двадцать четыре… двадцать пять… двадцать шесть… спокойно, только спокойно!

Но тут Симон принялся метать кубики. Видно, именно в этот день он всерьез решил испытать терпение матери. Ну и пусть! В конце концов не она виновата что у него развалились кубики. А тут еще возись с этими занавесками, готовь еду, всех обхаживай и обстирывай. И все это достается ей одной! Попробовала бы другая на ее месте — уже пятнадцать лет тянуть эту лямку, сначала воспитательницей в детском саду, а затем матерью троих подрастающих непосед. Посмотреть бы тогда на нее…

— Ох-хо-хо! — вздохнула Герда и не удержалась, что-бы вслух не пожаловаться Симону:- Ты не можешь себе представить, сынок, сколько раз мне уже хотелось размазать по стенке моего распрекрасного супруга, а твоего папеньку — чтобы он из холодной лягушки превратился наконец в принца.

— Лягушка! Лягушка! — нашел новую тему Симон.

— Но для этого по сказке он должен вначале поцеловать меня, твой отец, — не унималась Герда. — Но он давно уже на это не способен, только и заглядывается на свеженьких дурочек. Тут уж ходит петухом! Прямо-таки хвост распускает…

Симон перестал хныкать, громко шмыгнул носом, искоса взглянул на мать.

— А сто знасит «распушить хвост»? У него тозе есть хвост?

— Да нет! Это просто, значит, воображать, задаваться, — пояснила Герда, отсчитав сорок шестое кольцо.

— Распу-у-сать… ра-а-аспусать, — старательно заучивая словцо, Симон гневно запустил игрушечной машиной в груду воздвигнутого им сооружения. — Платинные кубики!

Герда, вздохнув, подумала: «А лучше куда-нибудь поехать отдохнуть. На этот раз по-настоящему — в Индию, в Мексику, а то и в Египет. Хотя бы раз покататься на верблюде, увидеть пустыню, полазить по пирамидам. И, конечно же, без этих сорванцов. И чтобы не трястись при этом над каждым пфеннигом! Это было бы здорово…» Но эти мечты казались столь же неосуществимыми, как, скажем, желание посмотреть на Землю с Луны. Или однажды вдруг стать принцессой Каролиной. Поэтому она стала мечтать о другом, более скромном.

— Ах, как бы хотелось провести хотя бы пару часов просто одной. — Она уже вполголоса разговаривала с собой, прикрепляя к струне последнее кольцо. — Например, понежиться в горячей ванне с лавандой. И читать захватывающую книжку. Или просто сидеть и ничего не делать. А то — слушать музыку и мечтать… О пляже с пальмами, о поцелуях, о мужчине, который не будет казаться представителем лягушачьих, а, наоборот, изысканный, нежный, чуткий… Который никогда не кричит, ничего не требует, не придирается. Вот это была бы жизнь!

Герда даже вздохнула при этих мыслях, расправила занавеску и, невольно взглянув вниз, обомлела от ужаса-Симон уверенно тянул к себе скатерть со стола, где стояла их замечательная хрустальная ваза, которую она получила на прошлое Рождество в подарок от матери Бернда.

Она не очень-то дорожила подношением свекрови, но та наверняка была бы в шоке, узнав, что ваза разбилась.

Герда испуганно всплеснула руками:

— Симон! Ты что делаешь?

Но тут же потеряла равновесие. Упала не только ваза со стола, но и сама Герда с лесенки — прямо к ногам Симона, который тут же заревел еще громче.

Прежде чем выйти из машины, Ирина сбоку еще раз взглянула на своего мужа. Он совсем неплохо выглядел в прекрасно сидящей на нем униформе, к тому же яркий блондин с голубыми глазами. Приятная загорелая кожа… Сейчас его портило лишь жесткое выражение лица, по которому она поняла, что он непреклонен: никогда и ни за что не пойдет он сдавать на исследование свою сперму!

— Ты стала смотреть на меня, как на какого-то производителя-быка! — наорал он на нее. — Как будто в мире нет иных радостей, как только делать детей.