* * *

«Что такое любовь? Относительно контролируемое чувство, во всяком случае, у меня. Эту химическую реакцию ты всегда запускаешь своими руками, а дальше наблюдаешь, как горит твоя лаборатория.

И делаешь записи.

Но ты всегда помнишь, на какой стене висит огнетушитель.

Несчастный, которому не повезло стать жертвой твоей любви, – он, в сущности, не имеет значения.

В некотором смысле он лишь реквизит, принадлежность высокого чувства.

И он не нужен без любви.

Любовь бывает трудно запустить: приходится закрывать глаза на многие очевидные вещи, выносить их за скобку ради любви.

Но когда достиг нужной степени слепоты, можно не сомневаться – любовь придет.

Объект любви не превратится в идеал, но в твоих глазах он обретет суперспособность побороть свои недостатки. И он потонет в твоих надеждах.

Ты будешь верить в него больше, чем он в себя, и это его убьет».

Желтая тетрадь, 10 мая 2018 года

Лиза притягивала Вадима настолько, что он стал ее избегать. Странный интерес, не напоминающий Вадиму его обычные чувства к женщинам.

Обыкновенно он искал в женщинах красивый фон и легкое общение. Он любил ярких хохотушек, нарочитых оптимисток, спешащих к нему из косметического салона и предпочитавших разговоры ни о чем.

Капризные женщины были ему не по карману, умные затмевали его интеллект.

В сущности, женщина была лишь функцией в его жизни, которая требовала времени и денег, хотя бы минимальных.

Лиза не требовала денег, да и времени она особо не требовала. Она не была назойливым приложением на смартфоне, отправляющим сообщения в мессенджеры каждый час. О частых свиданиях она не просила.

И Вадим купился. Он думал, что нашел женщину по запросу. Решил, что определяет правила игры.

Но всякий раз, оставаясь с Лизой наедине, он чувствовал, как почва уходит у него из-под ног. А потом это чувство он начал ощущать и без Лизы – потому что она стала его почвой.

Лиза могла рассказать о Вадиме такие вещи, которых он сам не знал – но которым он верил, потому что Лиза стала для него зеркалом, в которое он не мог отказать себе в удовольствии посмотреть.

Как бы умна ни была, она тоже была всего лишь функцией, просто иного, более высокого порядка.

Но неподконтрольной функцией, и это пугало Вадима.

* * *

«Молитва – это разговор о себе. Никто не спросит у Господа, хорошо ли он спал прошлой ночью, как ему сегодня погода, больно ли было висеть на кресте. Нет, сразу начинают про свой дурной сон.

Придумали догмат о непостижимости Бога, чтобы от себя не отвлекаться.

Казалось бы, кто может быть интересней Бога? – Но нет, Богу определена роль слушателя, от которого в наше время даже не ждут ответа.

Бог может выйти из комнаты, и никто не заметит Его ухода – рассказчик слишком увлечен собой.

Кажется, Он уже вышел, оставив на спинке кресла свой парчовый плащ».

Синяя тетрадь, 2 сентября 2015 года

– Так значит, ты была больна? – спросил Вадим, неловко гремя чашкой кофе на блюдце. Ему было любопытно, но в то же время немного страшно услышать ответ.

Они сидели в квартире Лизы, той самой, заполненной красивыми, но разношерстными вещами, словно театральным реквизитом из разных пьес. За окном млело лето, а между ними мерзлота едва начала оттаивать. Кофе был хорош.

– В некотором смысле.

– А как это проявлялось: тебе что-то мерещилось, ты слышала голоса?

– Скорее, я никого не хотела слышать. Мне хотелось уединиться.

– Тебе не было одиноко?

– Одиноко? Мне мало знакомо это чувство. У меня всегда ощущение, что я окружена толпой.

– И сколько ты провела в этой больнице? – Полтора года?! Так долго! И что ты делала все это время?

– Сначала ничего, а потом – вела дневник.

– Ты и сейчас его ведешь?

– Временами.

– А я вот никогда не вел дневников.

Вадим чувствовал себя неуютно в разговоре о другом. Такие разговоры были для него формой благотворительности, а меценат мог позволить себе иногда быть бестактным.

Лиза не любила говорить о времени, проведенном в клинике – просто потому, что не о чем было говорить. Все, что можно было сказать, записано. А что не записано – неважно.

Опостылевшая рутина серых офисных будней сменилась на успокаивающую рутину пастельных больничных стен. И поначалу ничего не хотелось делать, рутина казалась тотальной, пока не был найден выход на кончике собственного пера.

Пока жизнь не была расцвечена вручную, придумана заново.

Были заброшены работа в банке и диплом экономиста «Вышки», и Лиза отправилась изучать философию в РГГУ. Неспешное чтение многообещающих текстов и магистерская диссертация, посвященная взаимному влиянию Фридриха Ницше и Лу Саломе. Не имея необходимости зарабатывать на жизнь, Лиза могла себе позволить этот вид добропорядочного безделья.

– Еще кофе?

– Пожалуй.

– Не знаю, была ли у меня депрессия – наверное, была, она же у всех бывает, – задумался Вадим.

– Поверь, если она у тебя была, ты бы не забыл об этом.

– И что тебя пугало больше всего в этом состоянии?

– Чужой оптимизм.

– Чужой оптимизм? Тебя пугали радостные люди? Не понимаю, обычно же боятся чего-то ужасного: смерти там, темноты, пауков, – есть множество фобий.

– Фобии – это у нормальных людей. У меня страхов нет.

– Я вот, например, боюсь воды, – продолжал Вадим увлеченно. – Открытых водоемов, и плаваю плохо. Только ты не говори никому.

– Не говорить? А почему ты это делаешь секретом?

– Просто, не знаю…

И он действительно не знал. Он не знал, почему это так важно – предстать в глазах окружающих хорошим пловцом.

«Есть смысл скрывать свои уязвимости, если ты супергерой, – подумала Лиза. – А если нет, то рассказ о них приближает к другим людям. Людей тешат мысли о чужих недостатках».

Вадим не был супергероем, но хотел им казаться. Производить впечатление, – вот чего он действительно желал. Брать улыбками, срывать аплодисменты. Он хотел ревущий спорткар, брендовые шмотки, инстаграм, вызывающий зависть и лайки. Сфотографированный успех.

Вадим не занимался бизнесом, он лишь играл бизнесмена и как актер требовал, чтобы ему восторженно кричали «Верю!», а не вчитывались в бизнес-план.

– Я знаю, почему ты делаешь свой безобидный страх секретом, но не скажу.

– Иногда ты меня пугаешь, – сказал Вадим не без кокетства.

– Надеюсь, у тебя не разовьется фобия на этой почве?

Но в случае с Вадимом фобия была вероятнее любви. Любить он не умел, этот человек холодной страсти, что не мешало ему становиться объектом чужой любви.

Ухаживания для него были лишь ритуалом: он был танцор, который считает про себя.

Но Лизе было все равно. Она могла его домыслить, она могла его придумать, и иногда казалось, могла и воплотить. Его холодность развязывала ей руки. Его не нужно было жалеть – неспособных к любви не жалеют. Однажды его пришлось бы оставить, но Лиза предпочитала не думать об отдаленных временах.

– Как твой бизнес?

С недавнего времени лицо Вадима в ответ на этот вопрос перестало озаряться усталым оптимизмом – вот уже полгода он не мог найти инвестора на свой проект. Его небольшое детище было прожорливым существом, уже поглотившим два некоммерческих гранта. Настало время для коммерсантов, но они не шли. Вадим проводил по две презентации в неделю, но все безрезультатно. Никто не спешил приносить сакральных жертв.

– В этой стране невозможно заниматься инновациями, – заныл Вадим.

– Инновациями – невозможно, но торговать мечтами можно везде.

– Ты думаешь, я не рассказываю им про перспективы? Да там полпрезентации только про это…

– А инвесторы смотрят на твой Rolex, на свитер Louis Vuitton и думают: стоит тебе дать денег, как ты побежишь спускать их в ЦУМ.

– Что же мне, как бомж одеваться, что ли?