– Вы не были на похоронах Смирнова? – удивился Михаил.

– Нет, – ответил Вадим безразлично.

Михаилу показалось странным, что Вадим не пошел на похороны тестя. «Впрочем, кто знает, какие отношения были в их семье».

Оставив в комоде зияющие дыры от вынутых ящиков, так и не найдя тайника, Бавыкин стал приглядываться к высокой, цвета охры глазурованной вазе, стоявшей на полу возле каминного кресла. Не церемонясь, он извлек из вазы букет запыленных искусственных хризантем и запустил в нее по локоть руку.

– Я там уже искал, – раздраженно покосился на него Вадим.

– А мы еще поищем, – кряхтел Бавыкин, – поищем здесь, поищем там, – внезапно на глаза ему попался рюкзак, брошенный у ножки кресла. – Твоя ведь сумка?

Вадим вспыхнул:

– Не сметь трогать мои вещи! Вы… ты что вообще себе позволяешь? Я разрешил тебе искать в ее квартире, а не в моих вещах!

Вадим рванул было к сумке, но Бавыкин без труда придержал его. После непродолжительной борьбы Вадим осел в кресло, а рюкзак оказался в руках Бавыкина. Из матерчатого чрева на ковер вывалились визитница, вейп, подзарядка для айфона, книга «Илон Маск и дорога в будущее» и еще несколько вещей, среди которых две скрученных пачки стодолларовых купюр, перехваченных резинкой.

– Оп-па! Ты смотри-ка, что нашел! – пачки тотчас оказались в руках Бавыкина. – Это ж как понимать?

Лупоглазый Бавыкин уставился на Вадима, который сидел в кресле, склонив голову, обхватив ее руками. То ли он был сильно расстроен, то ли боялся Бавыкина и избегал смотреть на него, – а может, и то, и другое.

«Наверное, это его последние деньги», – подумал Михаил.

– Так значит, было у тебя, или пока меня этот малый в коридоре разводил на бла-бла, ты денежки нашел и втихаря заныкал? – произнес Бавыкин в гнусавой дворовой манере.

Михаилу был крайне неприятен Бавыкин. То, что в квартире Смирновой он находился не при исполнении, было ему очевидно. «Если сейчас он нападет на Вадима, – а все к тому шло, – я не буду стоять в стороне».

Но чуткий к чужой агрессии Бавыкин как будто уловил напряжение в воздухе и вместо того, чтобы избивать Вадима, деловито послюнявил палец и принялся считать бабло.

– Две тысячи триста, – с аппетитом произнес он. – Копейки, конечно, чего уж, но в нашем положении и копейкой разбрасываться не приходится, да, Вадимка? – и панибратски похлопал Вадима по плечу. – Эти деньги я пока приберу. А ты давай, блин, ищи свою принцессу! Потому что люди, которым ты сам знаешь сколько задолжал, они ваши полцарства вечно дожидаться не будут. Потому что сядешь ты за мошенничество, мой юный стартапер – сядешь, как пить дать – у Манукяна в районной прокуратуре зять. Посадят тебя, а я как понял, твоя жена тебя выкупать не будет. Так что шевелись сам. Сроку тебе две недели. Чего надумаешь – телефон знаешь мой.

Прощальный хлопок входной двери не заставил Вадима пошевелиться, он так и сидел поникший, а Михаил не знал, как к нему подойти. Михаил решил осмотреться, но глаза тут же потонули в беспорядке. Невольно Михаил вновь обратился к портрету – теперь он казался единственным элементом порядка здесь, полный художественной гармонии, симметрии и умной иронии нефритового взгляда.

– Сука! – вдруг произнес оживший Вадим. – Какая же сука!

– Да, отвратительный тип! – поспешил поддержать его Михаил. – Кто он вообще такой?

– Это я о ней.

«Что такое смерть? Непременно – кончина нашего сознания. По этой причине безумие – в некотором смысле гибель. А родные безумного, проявляя теплые чувства к нему, питаются воспоминаниями о том времени, когда никакого безумия не было, в своих мечтах подменяют больного здоровым.

По этой же причине живого человека, чей мозг умер, позволено именовать “овощем”, да и вообще отключить от реанимационного аппарата.

Но что есть сознание и насколько оно постоянно? Оно меняется изо дня в день, из в года в год, пока однажды количественные изменения не переходят в качественные.

Однажды просыпаешься другим человеком.

Можете ли быть уверены, что вы в 15 лет и в 25 лет – одни и те же? Я не могу сказать такого о себе даже трехлетней давности. И никогда невозможно предсказать, когда наступит эта маленькая смерть.

Конечно, ты просыпаешься не с пустыми руками – умерший оставил тебе небольшое наследство.

Тело – что бы там ни говорили про старение, тело меняется медленнее, чем сознание. А это значит, вот ты с новой душой в старом теле – как странно видеть прежним свое отражение в зеркале!

Воспоминания – память о странных реакциях на события, которые происходили с прежним не-тобой. Всегда у меня был страх перед своими старыми дневниками – боюсь их открывать и перечитывать. Это ж какой-то спиритический сеанс, разговор с покойником, который еще имеет привычку навязывать тебе свои устаревшие мечты.

Опыт, знания – эта часть наследства может оказаться полезной, но не всегда. Вчера ты изучал философию, а сегодня вдруг решил заняться программированием. Вчера ты жил во Франции, а сегодня решил перебраться в Китай. Вчера любил готовить, а сегодня – терпеть не можешь.

А еще отныне ты пьешь двойной эспрессо вместо капучино, носишь юбки и не носишь брюк, слушаешь Моцарта, а не Эминема. А может, и наоборот.

Но самое главное – люди. Рядом с собой ты обнаруживаешь людей, выбранных в прошлой жизни, – и удивляешься этому выбору.

Люди эти игнорируют нынешнего тебя, и адресуют свои речи к покойному.

И любят они не тебя, а другого.

А сам-то ты их любишь?»

Желтая тетрадь, 13 июня 2016 года

Шереметьево, «Аэрофлот», рейс в Вену – и снова надо противостоять обстоятельствам. Онлайн-регистрация почему-то не прошла, и тогда тебя швыряют в хвост, к туалетам, – о, чертов эконом! А когда выясняется, что ты неправильно указал цифру в номере паспорта при бронировании – и вовсе перестают улыбаться.

Минут двадцать она наблюдала за тем, как прошедший вперед нее парень страдал у стойки регистрации. Можно было подумать, это просто не его день, но она заключила – должно быть, из таких дней состоит большая часть его жизни.

Уж больно хорошо сыграно было это страдание – привычная роль, богатство интонации, сценичная размашистость жестов. Если судьба раз за разом пытается прокатить тебя – научись противостоять ей грамотно, о хитрый Одиссей! Плачься, торгуйся, возмущайся, тяни время – свое и чужое, но не отступай. Достань Сциллу и Харибду, и они пропустят тебя, утомившись.

Лиза с удивлением наблюдала, как симпатичный светловолосый парень, быть может, со слишком крупными чертами лица, подвижная пластика которого напоминала сменяющиеся греческие маски, выбил-таки себе место в середине салона у окна. Потом он многократно звенел в рамке металлоискателя, находя в карманах какие-то монеты. Затем изнывал в зале ожидания, когда объявили о задержке посадки на полчаса. Подкидывал в воздух пластиковую бутылку с водой и дважды уронил.

Наконец она обнаружила его сидящим по соседству с местом, предназначенным для нее. Он примостил на столик ноутбук и, ничего не замечая вокруг себя, углубился в изучение графиков. «ММВБ – Московская биржа, – увидела знакомую картинку Лиза. – Заниматься трейдингом при полном отсутствии терпения – удивительно!»

– Нисходящий тренд? – спросила она, подсаживаясь.

* * *

Хофбург приветствовал их цветущими розами. Они встретились здесь, потому что Вадим попросил Лизу одолжить ему зеркальный фотоаппарат, чтобы поснимать достопримечательности. Он опробовал его на цветах, затем на Лизе, бросил фотоаппарат в рюкзак, а вслед бросил несколько слов о замечательной Вене и о том, что «вот у нас никогда не будет так».

Лиза не согласилась, она заявила: «У нас интересней».

Вадим высмеял эти слова, обрисовав несколько картин российской жизни – подавившись плавленым сырком, застряв колесом в дорожной колее.