Северянские князья и бояре входят в состав киевской дружины. Договоры Олега с греками упоминают о «велицих князьях» и боярах, сидящих в Чернигове, Переяславле, Любече.[518] Посланцы Игоря в 945 г. заключают договор от имени Игоря и «всякоя княжья».[519]
Зависимость их от Киева, очевидно, ограничивалась лишь участием в походах и помощью в сборе дани. За это они получали определенную долю военной добычи, «уклады» на города, где были расположены резиденции князьков и их дружины. В области внутреннего управления местная знать, видимо, не была ограничена властью киевского князя. Закрепощать, закабалять смерда, превращать свободных общинников в челядь, торговать, управлять и судить в своей земле — ей было предоставлено полное право и самая широкая инициатива.
Когда же киевский князь предпринимал поход, северянские бояре и князьки выставляли рати. В состав их входили и собственно дружины северян и дружины подчиненных им племен, так как, как уже указывалось, северяне сами представляли собой племенной союз. Этим можно объяснить и то, что летопись упоминает о вятичах в составе рати Олега, тогда как нигде нет упоминаний о покорении их в то время Киевом. Отдельные же группы вятичей, главным образом живших на пограничье с северянами, могли быть подвластны северянским князькам и выступать вместе с ними в поход.
Подобное состояние продолжалось в течение всего княжения Игоря и Ольги. Последняя пыталась прочнее обосноваться в Северской земле, организовав там свое феодальное хозяйство. Летопись замечает: «Устави…. по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе».[520] Сын ее, Святослав Игоревич, является чрезвычайно колоритной фигурой. Не вдаваясь в подробности, его можно было бы охарактеризовать как типичного князя-воина, варвара-дружинника, полукочевника, пытавшегося, по выражению А. Е. Преснякова, восстановить скифскую державу, скифское наследство,[521] последнего «Рюриковича», энергично воевавшего у самых стен Восточного Рима. Об этом свидетельствуют его походы на Хазарию, разгром последней, покорение дунайских болгар; перенесение столицы Руси на Дунай, в Переяславец, война с Византией. В княжение Святослава в области политического устройства и взаимоотношений Киева и Северской земли, по сравнению с предшествовавшим периодом, не происходит, по-видимому, никаких изменений. Конечно, процесс распада варварского общества и развития феодальных отношений во всем его многообразии несомненно продолжает идти вперед, но никаких письменных источников той эпохи, указывавших бы на это явление, до нас не дошло.
«Повесть временных лет», правда, подчеркивает одно интересное обстоятельство, имевшее место в 968 г. В этот год, как указывает «Повесть», «придоша печенези на Руску землю первое…».
Первое нашествие печенегов застало Киев врасплох. Святослав пребывал в своем излюбленном Переяславце на Дунае. Ольга со своими внуками: Ярополком, Олегом, Владимиром и всей дружиной заперлась в городе. Печенеги начали осаду, обложив Киев со всех сторон. В городе уже начинался голод.
Подошедшие на лодках на помощь осажденным киевлянам «людье оноя страны Днепра» во главе с воеводой Претичем медлили ударить на печенегов и выручить осажденных. Тяжелое положение киевлян им было к тому же неизвестно. Для того чтобы вызвать более энергичные действия воеводы Претича, один юноша-киевлянин взялся пройти через лагерь осаждавших и сообщить Претичу, что дальнейшее промедление невозможно. Это опасное предприятие ему удалось, и на утро Претич ударил со своей дружиной на печенегов. Последние, решив, что идет сам воинственный Святослав, отступили. Когда город был уже освобожден, печенежский князь спросил у Претича, князь ли он, на что тот ответил, желая обманом усилить панику среди печенегов, что только «муж» его, возглавляющий передовой отряд, а сам князь с остальной дружиной идет вслед за ним. Далее «Повесть временных лет» описьюает сцену побратимства печенежского князя с Претичем и обмен оружием: печенег дает Претичу коня, саблю и стрелы, тот же в свою очередь одаривает печенежского князя броней, щитом и мечом.[522] Остановимся на анализе этого отрывка из летописи. Прежде всего бросается в глаза то, что данный отрывок, по-видимому, как и целый ряд других, является рассказом, передававшимся из уст в уста до тех пор, пока, наконец, не был зафиксирован летописцем. Точность отдельных мест, образность его заставляют предполагать, что даже если в него включен известный элемент домысла, фантазии, то во всяком случае в основе рассказа лежит несомненно имевшее место в действительности событие. Это тем более вероятно, что первое крупное столкновение с печенегами и осада ими Киева могли породить сказания, зафиксированные уже позднее составителем летописи. Подобные элементы летописи, сложившиеся в результате записи сказаний, былин, рассказов очевидцев и участников, довольно часты и имеют немаловажное значение. Конечно, приднепровские славяне сталкивались с печенегами и до событий 968 г. Об этом свидетельствует хотя бы то, что посланный из Киева к Претичу отрок проник в печенежский лагерь и прошел через него, пользуясь своим знанием печенежского языка и выдавая себя за печенега, отыскивающего убежавшую лошадь, далее, указание летописи под 915 г., когда, в противоречии с толкованием событий 968 г., говорится, что «придоша печенези первое на Русскую землю», наконец, свидетельство летописца под 944 г., когда печенеги принимают участие в походе на Византию, организуемом Игорем, и др. Таким образом, необходимо отметить, что указание летописи под 968 г. о первом пришествии печенегов на «русскую землю» следует понимать не как первое столкновение их с Русью, а как первый большой поход непосредственно на Киев. И вот это-то величайшей значимости для киевлян событие несомненно могло породить былины и сказания, зафиксированные впоследствии летописью. Противоречие же внутри самой «Повести» в виде упоминания о двух первых пришествиях печенегов на Русь вполне понятно, если мы учтем характер и происхождение источника. Кто же были «людье оноя страны Днепра»? Вполне естественно усматривать в них обитателей прилежащей к Киеву части Северской земли.[523] «Оноя страна» Днепра — это Левобережье. Вряд ли на узенькой полосе Левобережья, принадлежащей собственно Киеву, могла находиться все же довольно многочисленная дружина, сумевшая, хотя бы путем обмана, обратить в бегство орды печенегов. Скорее всего северские дружины с крайнего западного уголка Северской земли, узнав о нападении печенегов, во главе с Претичем поспешили к Киеву. Если бы Претич со своей дружиной оказался в момент осады где-либо поблизости, в Ольжичах, Городце, Сакове, то это расстояние дружинники могли бы легко покрыть, и, таким образом, киевляне не были бы доведены до голода. Голод же начался в Киеве до того, как собрались «людье оноя страны», — так, по крайней мере, можно заключить из самого контекста рассказа «Повести». Следовательно, события разворачивались примерно следующим образом. Печенеги обложили Киев, не занимая Левобережья. Из ближайших к Киеву поселений Левобережья гонцы-дружинники дают знать о случившемся в землю северян, откуда уже подходит основная масса северянских дружинников, предводительствуемая Претичем. Сам Претич, по его словам, — «муж Святослава».
Скорее всего Претич был северянским князьком, каким-то потомком самостоятельных северских князьков (тех самых «светлых князей» договоров русских с греками, о которых уже говорилось выше) и одновременно воеводой киевского князя, его вассалом и наместником в «оной стране Днепра», т. е. в Северской земле.
Большие курганы Чернигова, типа «Черной могилы», «Могилы княжны Чорны», «Гульбища», относящиеся ко второй половине X в., являются погребениями подобного рода безыменных князьков-воевод Северской земли. Это были воеводы княжеские, его вассалы, наместники киевского князя в Северской земле и одновременно представители туземной княжеской линии, выкристаллизовавшейся в процессе феодализации. Имена их не дошли до нас. Этому способствовали и сам характер летописи, и отсутствие местного чернигово-северского летописания, и политический интерес летописца. Только случайно, в связи с таким крупным событием, как осада Киева печенегами, имя одного из них мелькнуло на страницах летописи. Многочисленные же княжеские курганы Чернигова так и остались безыменными, так как считать достоверными те предания, которые еще в первой половине XIX в. связывали их с именами северянского князя Черного и его дочери Чорны, погибших в борьбе с древлянами, невозможно.
