«И Радимичи, и Вятичи, и Север один обычай имяху…».[305]

Большинство лингвистов индоевропейской школы: Ягич, Житецкий, Потебня, Огановский, Крымский причисляли северян к украинцам и считали архаический североукраинский диалект, диалект «полешуков» Черниговщины остатком языка северян. Шахматов считал язык северян южнорусским, а самих северян причислял к среднерусским племенам. А. И. Соболевский сближал древнекиевский говор с языком северян и считал остатками последнего говоры западной части Курского края и, в частности, говор «горюнов», имеющий много общего с белорусским.[306]

Мы не собираемся отрицать наличия на земле северян украинских элементов в говоре туземцев по отношению к очень древним временам, и ссылка Крымского на грамоту 1400 г. стародубского князя Александра Патрикеевича вполне убедительна. Но, обнаруживая население с архаическими диалектами в Северской земле, независимо от того, являются ли они архаическими украинскими говорами черниговских полешуков Задесенья,[307] или им подобными, представляющими собой переходные диалекты от украинского к русскому, «северско-белорусской говоркой», также имеющей в себе архаические черты, или говором «горюнов», — мы прежде всего констатируем, что оно, это население, не было в полном смысле этого слова ни украинским, ни русским, ни белорусским. Оно было «северянами».

Исследования лингвистов обнаруживают некоторые особенности этого «северского» диалекта, и несомненно в дальнейшем их разыскания, хоть в известной мере, восстановят его.

Но пока мы можем констатировать лишь то, что под влиянием социально-политических факторов и позднейших переселений украинцев, белоруссов, русских идет украинизация, белоруссизация и руссификация остатков древнего северянского населения, причем в некоторых районах, наиболее захолустных, где не прослеживаются сдвиги населения, сохраняются различные формы архаических диалектов, представляющих собой остатки древнего северского говора. Часть северян, вошедшая в состав Русского государства, дает южнорусское наречие; другая, сближаемая с белоруссами рядом архаических черт своего языка, скрещиваясь с собственно белоруссами, подвергается ассимиляции с ними, а третья, имевшая в своем говоре с древних времен черты украинизмов полешуков, скрещивается с украинским населением.

В заключение следует отметить, что как нельзя говорить об украинской нации с IX в., а то и раньше, со времен антов, как это пытался доказать М. Грушевский, так нельзя считать северян предками только одних украинцев.

М. Грушевский пишет: «Теперешняя северная часть Северщины имеет североукраинский диалект с архаической окраской, как диалекты Киевского Полесья, значительно отличающиеся от южных говоров новейшей эпохи; мы тут, очевидно, сталкиваемся с остатками старого северянского диалекта, который тоже был украинским».[308]

Конечно, украинские элементы в говорах севера Черниговщины, а ранее, как было указано, и юга ее, представляют собой наиболее архаические элементы, но в них же есть и белорусские черты, и не мало. И сделать безапелляционный вывод о том, что северяне были украинцами, — нельзя. На северян, как на своих предков, имеет одинаковое право претендовать современное население Северщины, говорящее на всех трех языках — украинском, белорусском и южнорусском, за исключением явно поздних переселенцев. Для определения остатков древнего северского населения надо проследить колонизационные волны времен после татаро-монгольского нашествия, периода укрепления границ с «диким полем», и найти автохтонов, менее всего связанных с колонизационным движением из Москвы, Литвы и Польши. Это население мы нашли, и оно оказалось имеющим в той или иной мере в различных районах и украинские, и белорусские, и южнорусские говоры, причем первые, соглашаемся с Грушевским, в наиболее архаической форме, тогда как вторые вообще по структуре достаточно архаичны.

Искать потомков северян на основе только изучения говоров, без анализа исторических документов, невозможно. Подобное изучение поставило даже академика А. А. Шахматова перед вопросом, так им и не разрешенным, кого же считать потомками северян: жителей Северной Черниговщины с их, по терминологии П. А. Расторгуева, северско-белорусским говором, или жителей южной Черниговщины с североукраинским диалектом.[309]

Чем дальше к югу, тем сильнее было украинское влияние, вернее, тем больше потомки северян попадали в процесс складывания украинской народности, сохраняя в языке североукраинские архаические черты, роднящие его с белорусским языком.[310]

Границы диалектов не совпадают с границами племенных языков, так как сами диалекты — явления более поздние, чем племена. Равным образом диалекты не совпадают с племенными языками. Мы можем, анализируя первые, найти лишь некоторые специфические черты вторых.

Поэтому вряд ли возможно, например, доказать несеверянское происхождение жителей Переяславльской земли только тем, что к северу от Сулы (т. е. от границ Переяславльского княжества) господствует не южноукраинский, а североукраинский диалект.[311] Ведь население Полтавщины, в основном соответствующей древнему Переяславльскому княжеству, сложилось лишь в XVII в. главным образом в результате колонизации с правого берега Днепра и пришло туда, на слабо заселенную землю, уже украинским. Сама по себе верная мысль об отличии населения Переяславля от населения Чернигова вместо дополнительного аргумента уснащается необоснованными предположениями.

Как же случилось, что на территории исконного жительства северян ныне мы находим и украинский, южнорусский и белорусский языки?

Местное население — северяне — в исторические времена скрещивалось и смешивалось в результате колонизационного движения из районов складывания украинской и русской народностей и, отчасти, из земель, где шел процесс становления белоруссов. Все эти три народности сложились в пределах Московского государства и Великого княжества Литовского, и тот факт, что Северская земля очутилась на стыке двух крупнейших феодальных государств, не мог не наложить определенного отпечатка пестроты и смешения на ее население. Собственно северский язык, неоднородный и в древнейшие времена, подверженный скрещениям в пограничных с другими племенами районах, видоизменялся, трансформируясь в различные наречия современных областей, соответствующих древней Северской земле. Там, где нам удается проследить остатки древнейших обитателей края, их говор, при условии соответствующих скрещений, дает и украинский, и белорусский, и русский языки, сам не будучи в целом ни тем, ни другим, ни третьим, представляя собой трансформированный, утерявший древнейшие черты сколок старинного языка, точнее — языков, населения Северской земли, не причисляемого ни к каким современным наречиям и народам, так как во времена северян их не существовало.

В настоящем разделе мы не будем останавливаться на процессе развития социальных отношений того периода истории древней Руси, который предшествовал появлению собственно древнерусского общества. Письменные источники для древнейшего периода скудны и позволяют делать определенные выводы лишь по отношению главным образом к Северному Причерноморью, где скифское общество знало уже разделение на классы, рабовладение. Процесс развития социальных отношений в скифском обществе, в результате которого зарождалось классовое общество, охватил лишь определенную часть его. Скудность письменных источников для древнейшего периода заставляет уделять особое внимание вещественным памятникам. Они позволяют делать некоторые выводы о хозяйственном быте, социальном строе, обычаях и религии населения того давно минувшего времени, о котором молчат известия писателей, путешественников и географов древности. Круг письменных источников расширяется крайне медленно. Надежды найти новые документы, проливающие свет на древнее общество, крайне шатки. Правда, возможны отдельные случайные открытия, много интересного может дать подлинно научное изучение уже известных документов, в свое время изданных или очень небрежно, или же так, что они служили лишь определенной предвзятой точке зрения. Подобное состояние письменных источников заставляет придавать все большее и большее значение изучению вещественных памятников. Большое значение археологии для исторического изучения древнейшего периода в истории человеческого общества давно уже установлено. Но археология довольно долго оставалась для историка чисто вспомогательной дисциплиной. По самому содержанию открытого ею материала, и особенно по методу, она не могла разрешать вопросов, связанных с характеристикой общественных отношений тех эпох, от которых сохранились вещественные памятники, — эти своеобразные хронологические вехи в тех случаях, когда на эти вопросы не могли ответить письменные источники. Только за последнее время советская археология сумела разрешить ряд проблем, стоявших перед исторической наукой. В частности, в работах В. И. Равдоникаса получил разрешение ряд вопросов, связанных с феодализацией так называемого «варварского общества» в Северном Причерноморье и в лесной полосе Восточной Европы.[312] Может быть, некоторые звенья процесса феодализации еще не учтены, не все ясно, но основное сделано. Несмотря на это, некоторые выводы археологов, даже при современном состоянии этой науки, в значительной мере еще основываются на интуиции и главным образом на том, что в истории древнейшего общества уже сделано исторической наукой, и сами выводы археологов в значительной мере предопределены данными письменных источников и в ряде случаев являются только их подтверждением. Но это обстоятельство еще не дает нам права умалять значение тех на первый взгляд несущественных данных, которые археология предоставляет в распоряжение исторической науки, неотъемлемой частью которой она является.