Следовательно и язык северян, к которому близок говор «горюнов», на территории ряда княжеств не был ни украинским, ни белорусским, ни русским. Это и немудрено, потому что и самих этих языков, в современном их состоянии, не существовало и существовать еще не могло. Они явились продуктом позднейшей эпохи.
Не менее интересным представляется вопрос о характере населения севера Черниговщины, где оно не передвигалось с места на место и где не было сильного колонизационного движения, какое, например, отмечается в южной ее части, непрерывно интенсивно заселяемой в XVII в. выходцами из Правобережья.[296] Колонизация из Украины мало просачивалась на север Черниговщины, а приток беглого населения, главным образом из Московской Руси со второй половины XVII в., не мог в значительной мере изменить говор, обычаи и нравы населения этой области, и пришельцы быстро усваивали язык местных жителей. Только часть этого района населена собственно украинцами, безусловно позднейшими пришельцами, поселенными в нем Пясочинским близ Погара и Фашем в Городке.
Интересующий нас район охватывает б. уезды Мглинский, Новозыбковский, Стародубский и Суражский и западную часть б. Трубчевского уезда, т. е. как раз проходит по границе древнейших поселений северян и радимичей и в северо-восточном своем углу примыкает к области вятичей. В большинстве этих уездов данные археологии прослеживают северянское население, в той или иной степени соприкасающееся с радимичским.[297]
Исследователь говора этого края, названного им северско-белорусским, П. А. Расторгуев, обращает внимание на то, что большинство лингвистов, старавшихся на основе изучения современных наречий Черниговщины найти следы древнего северянского наречия, пришли к выводу, что североукраинское наречие жителей южной части Черниговщины является преемником языка северян, а северные районы последней, с ее северско-белорусским говором, населенные в древности радимичами, сохраняют следы языка радимичей, позднейших белоруссов. Отмечая эти выводы, П. А. Расторгуев в то же время, с нашей точки зрения достаточно обоснованно, указывает на большую роль колонизации из южной Украины в юго-западные и южные районы Черниговщины, приводившей к ассимиляции местного населения — остатков северян с украинцами, причем мощность колонизационного потока с Правобережья предопределила победу украинского начала. С другой стороны, в XVII–XVIII вв. жители восточной и южной Черниговщины сохраняли еще свой язык, отличающийся от украинского. Следы его сохранились по сие время в «акающих» говорах в б. Глуховском и Остерском уездах. «Акающие» говоры — явление, несвойственное украинскому языку. В XVIII в. северско-белорусский говор, ограниченный ныне указанной выше территорией, в меньшей степени украинизированный, чем говор современной его области, распространялся гораздо шире, по указанию А. Ф. Шафонского,[298] охватывая еще б. Городнянский уезд, часть б. Новгород-Северского, Глуховского, Кролевецкого, Сосницкого уездов и правобережные села Черниговского уезда. А. Ф. Шафонский считает наречие этого края почти аналогичным языку Белоруссии и Литвы. Сейчас говор южной части Черниговщины, распространенный к югу от северско-белорусского языкового района, характеризуется дифтонгами, звуками сложной артикуляции, что не было заметно во времена Шафонского. Наличие дифтонгов и звуков «сложной артикуляции» связано с позднейшим течением, шедшим с юга, и является заимствованием из украинского языка. Характерно, что жители слобод в Глуховском уезде, говорящие на «о», по преданию, переселены сюда помещиком Кулябкой из Украины.
Таким образом, мы можем констатировать, что до XVII в. жители основной части современной Черниговщины говорили не на украинском языке, а на языке, имеющем в себе позднейшие и белорусские и, частично, украинские черты. Дальнейшее интенсивное колонизационное движение из Правобережья и юга Заднепровья усилило украинские элементы местного говора и растворило в языке пришельцев белорусские,[299] тогда как украинские элементы развились на основе родственного слияния. Этот процесс почти не затронул северных уездов, территорию северско-белорусского говора. Белорусские элементы его не могли быть привнесенными извне, так как никакой более или менее мощной колонизации из белорусских областей не наблюдается, но, по-видимому, не исключена возможность усиления белорусских элементов языка обитателей этого края под влиянием взаимопроникновений, скрещений и влияний на него со стороны белоруссов, тем более, что эти явления, правда, по отношению еще к древним радимичам и северянам, несомненно имели место особенно в этой черте.[300] И действительно, жители Чернигова и окрестных сел украинцу XVII в. казались московскими людьми. Это не означает, конечно, что черниговцы были действительно выходцами из Москвы, но для украинца вокализмы черниговского говора роднили его с собственно русским говором.
П. А. Расторгуев приводит интересные данные о наименовании жителей края с северско-белорусским говором. Так, например, в письме Казимира Халецкого, старосты мозырского, полковнику стародубскому С. И. Самойловичу от 9 августа 1684 г. есть одно интересное место:
«Как и у нас люди северские и украинские бывают».[301]
Это противопоставление северских людей украинцам в документе XVII в. заставляет сделать вывод о разграничении в те времена двух понятий «украинец» и «северянин».
В 60-х годах XIX в. жителей Суражского, Мглинского, Стародубского и Новозыбковского уездов называли «литвинами», «сіверянами», «полісцами» или «подзегунами». Жители Задесенья у украинцев назывались «сиворянами».[302] В актах Стародубского полка наряду с украинизмами, обусловленными самим характером документов, отражающим язык верхов, позднее — казацкой старшины, встречаются обороты речи, языковые явления, свойственные северско-белорусскому говору, например «аканье», отвердение «р» перед гласными и пр.[303] Все это заставляет считать жителей севера Черниговщины потомками северян, прошедшими определенный путь смешений, скрещений и трансформаций. Характерно то, что оба говора насельников мест, которые, судя по историческим источникам, менее всего являлись ареной перемещений населения и колонизации, а следовательно современное население которых автохтонно, именно говоры «горюнов» и северско-белорусский, не примыкают непосредственно ни к украинскому, ни к южнорусскому, ни к белорусскому, что особенно характерно для первого. Северско-белорусский говор, имея в себе украинские черты и только отчасти южнорусские, все-таки в основном приближается к диалектам белорусского языка.[304] По-видимому, в древнейшие времена язык жителей севера Черниговщины был менее близок к белорусскому, во-первых, потому что не существовало в современном смысле этого слова белорусского языка, и, во-вторых, потому что позднейшее окружение белоруссами не смогло не оказать определенного влияния на колоризацию языка потомков северян в диалект белорусского. Таким образом, назвать северян белоруссами нельзя, но те архаические формы языка, которые свойственны белорусскому, характерны и для говоров «горюнов» и для северско-белорусского говора, а следовательно, белорусизмы в обоих говорах дают возможность усмотреть в них наречия архаические и тем самым еще раз подтвердить мысль об автохтонном развитии населения от северян до жителей современных сел б. Путивльского и северных Черниговских уездов. Связь с позднейшим белорусским началом у северян прослеживается с древнейших времен, а именно с того периода, когда летописец сблизил северян и радимичей; потомков последних, прошедших с IX–XI вв., конечно, громадный исторический путь и создавшихся в результате дальнейшей трансформации не только радимичей, но и других племен древней Руси, консолидировавшихся уже в период Русско-Литовского государства, можно усматривать в современных белоруссах. Недаром летопись отмечает:
