— Это долгая история, — ответил я, надеясь, что не сильно мямлю.

— Но я хочу знать, — прохладно улыбнулась гостья, в очередной раз доказав, что привыкла добиваться своего.

— Хао… Я расскажу, обещаю тебе. Но позже.

Да, детка, обязательно расскажу. Но лишь после того, как разберусь, откуда тебя раскопал могущественный Хадекин фер вис Кри, и действительно ли Данав фер Шири-Кегарета по прозвищу Песчаный Карп что-то знает о моём прошлом и происхождении…

А затем мы вновь вернулись к рассказам о Тиаме.

О жестокосердии, с которым нищие семейства выкладывают на сквозняк новорождённых слепышей; об ослепительном блеске богатств Пиркивелля, о бездумном расточительстве молодёжи вистар и кровавой цене за пресную чапати тремястами метрами ниже престижного района.

О жёстких соревнованиях по штормболу (крупнейшее из которых надвигалось), о состязаниях фаэтонов, собирающих миллионы зрителей вокруг опасных гоночных трасс, и столь же грандиозных концертах «Восьмого цвета радуги»; и многом другом…

Кареглазая слушала молча.

Снова обратилась в слух, не перебивая, не уточняя, и лишь пожирая меня взглядом и впитывая, будто кусок пористого хлеба. Раз, ближе к утру, без ложной скромности попросилась в отхожее место, и я показал дверь.

Ещё раз через час попросила поесть.

На этот раз из гостиной мы вышли оба, причём девчонка ошибочно назвала пищевой блок кухней и мне пришлось пояснять, что ни д у ри, ни кукуга я в своей норе не произвожу. Походка ночной собеседницы всё ещё не отличалась грацией или уверенностью, но углов та уже не сшибала, избавив меня от смущающей поддержки под локоток.

Задумчиво сжевав галету из речных водорослей, она с интересом осмотрела мою технику по штамповке еды, а затем уже без спроса или предупреждения прошлёпала в комнату и привычно устроилась на диване.

И снова слушала, позволяя мне говорить, говорить и говорить, причём обо многом — впервые, что поражало и самого рассказчика…

Но много ли можно поведать об окружающем мире за несколько тягучих часов влажной ночи, накрывшей огромное гнездо? Буду честен — я попытался успеть как можно больше.

А когда к границам Юдайна-Сити подступил рассвет, осторожно, будто мог спугнуть, подозвал к окну. Проведя по сенсорам настенного клавиатона и практически обнулив тонировку стёкол, я впервые показал ей сверкающее миллиардами огней и пронизанное первыми лучами солнца место обитания орд хвостатых существ (и парочки бледношкурых).

Показал наш новый дом до скончания веков.

Она встала рядом — ошеломлённая потрясающей картиной, едва заметно подрагивающая, вновь уязвимая и растерянная. А ещё очень красивая. И хотя сравнивать мне было решительно не с чем, это я знал так же точно, что чу-ха умеют кусаться.

Только теперь я в полной мере оценил, что девушка едва ли ниже меня, разве что самую малость; приятно поразился её стройности, но не худобе; и запаху, которому до этой ночи не было места во всём беспредельном Тиаме.

Да, этот рассвет мы встретили вместе, что в других обстоятельствах могло бы выглядеть безумно романтично. Но я определённо солгу, если скажу, что не хотел бы совершенно иной причины нашему недосыпу и совместной радости первым лучам…

С трудом растягивая эластичную ткань, девушка скатала капюшон, наконец-то освободив короткие, почти как у меня, волосы цвета тёмной корицы. Потянула подсыхающую ткань и с шеи, но та ещё липла, цепляясь за смуглую кожу микроскопическими коготками, и кареглазка с гримасой боли бросила затею.

А затем начала, наконец, спрашивать.

Почти лишившись необычного акцента, который я уловил в её голосе сразу после пробуждения. Уже не сбиваясь на странные слова и не путая термины. Порождала вопрос за вопросом, старательно запоминая, обдумывая и уточняя. Про мироустройство, верования, уклад управления гнездом, принципы работы фаэтонов и ветростатов.

Каждый раз, когда она хотела что-то переспросить, на лбу отчётливо проявлялась уже знакомая извилистая морщинка, мягкая запятая, элегантный символ задумчивости и сосредоточенности. Разумеется, казавшийся мне всё более и более привлекательным…

Позже я, конечно же, немало корил себя. Достаточно грубо и без преуменьшений ругал, что думать той бесконечной ночью было нужно не набухшим членом, едва прикрытым полами пальто, а башкой, причём трезво и быстро.

Тогда (без гарантий, но с немалой вероятностью), мы оба успели бы вытянуть из худеющего сознания девчонки чуть больше, чем воспоминания о снах про абстрактную мать матери, даже внешности которой та описать не могла. Может быть, это даже как-то повлияло бы на последующие события…

Но я не успел, не подумал, не сориентировался. И да, чего лукавить? Б о льшую часть времени я размышлял, как избавиться от непроходящего стояка…

А когда за полупритушенным окном разгорелось полноценное утро, девушка стала уплывать. Прямо на глазах, запинаясь на полуслове и клюя носом в середине вопроса.

Осторожно забрав из тёплых пальцев чашку остывшей чинги (пятую? шестую?), я едва успел в который раз придержать её за затылок, чтобы не стукнулась о подлокотник дивана. Только теперь ощутил усталость и сам — выматывающую, сильную, так и клонящую к матрасу. И лишь отправился в спальню за подушкой, как в дверь забарабанил неугомонный сопляк, подосланный Сапфир…

В общем, всё, что я успел, так это затолкать ночной «подарок» — полусонный, едва переставляющий ноги и путающийся в халате, — в кабинет. Торопливо расстелил на рабочем столе одеяло и ещё одно набросил сверху, уложил бедняжку на сие убогое ложе, плотно прикрыл дверь, проветрил нору и избавился от второй чашки с посторонним запахом.

Всё, что оставалось делать после, так это богохульно молиться сразу и Когане Но, и Двоепервой Стае, чтобы спящая ничем себя не выдала. Ну а ещё через четверть часа в моё скромное жилище пожаловала весьма благородная и не менее набожная Чинанда-Кси фер вис Фиитчи…

А затем — отмечу откровенно, — последовавший за приходом босолапой вистар вечер накатился столь же внезапно, как совсем, казалось бы, недавний рассвет.

Девчонка проспала до четырёх пополудни, причём крепко, вроде бы даже с комфортом и ни разу не грохнувшись со стола. Свернувшись в комок, чуть подёргивая ногами и шевеля губами, но практически бесшумно. Переносить её на кровать я не решился, и потому бесцельно шатался по норе, совсем новым взглядом рассматривая собственные отражения.

Конечно, моей растерянностью так и норовили воспользоваться соблазны.

Бутылка паймы на тумбе постоянно лезла в поле зрения, и даже заставила плеснуть в пиалу… но пить я так и не стал, со стоном заставив себя вылить ароматный глоток. Между ног без перерывов зудело призывно и тяжело. Свежесваренная чинга тоже осталась нетронутой.

Всё ещё не покоряясь сну, я попробовал записать вопросы, которые по-настоящему стоило бы задать девчонке. Дополнял, корректировал, выдумывал новые, но в итоге стёр весь список и пометки.

В какой-то момент меня начало подмывать непременно связаться с кем-то из родных или знакомых. Может быть, даже с Нискиричем. Или с Зикро. Или с Аммой. Да хоть бы с ворчливыми стариками-храмовниками, которых не видел с самого начала этой безумной кутерьмы.

Единожды палец чуть не дрогнул найти в Мицелиуме контакты самого Хадекина фер вис Кри, но эту шальную мысль я погнал, как совершенно несвоевременную и отчасти недостойную. Всё закончилось тем, что никого я вызывать не стал, с лучезарной мудростью рассудив, что спешка хороша лишь при вычёсывании блох.

Тогда я попробовал успокоиться.

Даже попытался медитировать.

Разобрал и старательно вычистил «Молот». Протёр и смазал ботинки. Как мог, избавил одежду от пятен грязи и пыли. Снова сел в уютную асану Новорождённого Победителя, освободил сознание, проник в саму суть тяжёлых мыслей, отмёл их без анализа… но едва не заснул.

Покорившись неизбежному и устроившись на диване, всё же позволил дрёме одолеть. Спал недолго, нервно, то и дело вздрагивая и открывая глаза; то обливаясь жарким п о том, то замерзая.