«Да», — произнес Командир. «Снова настоящий снег — хотел бы я его увидеть».

Стармех передвинул ужин на более раннее время. «Не вижу причины, почему бы Номеру Второму не поесть спокойно».

Второй помощник едва ли успел проглотить последнюю ложку, когда прохрипела громкая связь.

«По местам стоять к всплытию!»

И сразу же мои мускулы напряглись.

ПЯТНИЦА, 56-й ДЕНЬ В МОРЕ. Мы всплыли только после завтрака. Волнение стало заметно уже на глубине 40 метров. Затем качка резко увеличилась, и очень скоро первые волны ударили в боевую рубку. Сверху сразу налилось очень много воды, и льяла быстро заполнились. Не было никакой позы или позиции, в которой я мог бы расслабиться. Каждый из моих мускулов болел независимо от других, и кости в моих ягодицах тоже неистово болели.

Похоже, что волны снова сменили свое направление. Хотя U-A держала свой курс под водой, теперь она рыскала и сваливалась на левый борт с еще большей интенсивностью. Иногда мы кренились на предельный угол и оставались в таком положении на тревожно длительный отрезок времени.

Мичман доложил, что ветер сменил направление и теперь дует с направления вест-зюйд-вест. Это все объясняло.

«Волна в борт», — констатировал Командир. «Мы не сможем выдерживать такое долго».

Но за обедом, когда мы мучительно цеплялись за стол, он изрек слова утешения: волнение в борт, это верно, но ветер скоро вернется на прежнее направление и это решит все наши проблемы.

Я решил остаться в кают-компании после обеда. Перед рундуком второго помощника по палубе скользила туда-сюда книга. Я достал ее и наугад полистал страницы. Отдельные слова приникали в мое сознание: рангоут, кливер, стаксель, бизань, брам-стеньга… значительные, отшлифованные слова.

Рев волн вдоль наших стальных бортов периодически поднимался до неистового фуриозо.

Неожиданно подводная лодка повалилась на левый борт настолько стремительно, что я вывалился из своего сиденья. С книжных полок упало все их содержимое, и все, что еще оставалось на столе кают-компании из столовых приборов, тоже полетело на палубу. Командир откинулся назад, как спортсмен-саночник, тормозящий своими пятками. Стармех соскользнул на палубу. Мы замерли в своих соответствующих позах, как будто позируя для фотографии с большой экспозицией. U-A оставалась лежать в положении такого экстремального крена. Это было уже чересчур — она ни за что не выпрямится. В моем рту все пересохло.

Но через несколько мгновений, казавшихся минутами, кают-компания вернулась в горизонтальное положение. Сдерживаемое дыхание донеслось с губ Стармеха со звуком, подобным шуму парового свистка. Командир медленно восстановил свою позу и произнес: «Вот это да!»

Приглушенные ругательства из носового отсека.

Вся остойчивость пропала. В следующий момент мы повалились на правый борт. Рев волн достиг нового уровня. Я подумал о впередсмотрящих — как им там достается сейчас.

Я сделал вид, что читаю, но мои мысли были заняты совсем другим. Командир говорил, что лодка сможет все это выдержать. Более мореходная, чем любой другой корабль на плаву. Балластный киль в полметра шириной, полметра высотой, наполненный железными слитками — длинный рычаг с точкой опоры в центре корпуса лодки. Весь ее основной вес глубоко внизу. Никакой надстройки, кроме легкой боевой рубки, центр тяжести значительно ниже центра плавучести. Никакой другой корабль не выдержал бы такой передряги.

«Что это?» — спросил Командир, кивая в сторону моей книги.

«Что-то про парусники».

«Гм», — произнес он насмешливо. «Хотите попасть на парусник? Надо бы вам попробовать это как-нибудь. Тут не о чем особенно говорить».

«Спасибо, что сказали мне это», — ответил я.

«Закрыть верхний люк и все: это наша единственная уступка настоящему шторму, но на паруснике! Паруса взять на рифы, реи закрепить по-штормовому, крышки люков задраить — изрядно работы для всех матросов, должен вам сказать. После этого ничего не остается делать, как сидеть на корме и верить во Всевышнего. Есть к тому же нечего, но от тебя ждут, что ты будешь карабкаться по вантам, спускать порванные холсты, сшивать их куски и делать новые паруса — да такая работка хребет любому согнет. Потом еще бесконечная ручная работа со снастями при каждой перемене ветра…»

Воспользовавшись креном на левый борт, я встал и неверной походкой отправился в центральный пост посмотреть на кренометр.

Кренометр представлял из себя простой маятник со шкалой. Его стрелка стояла на 50 градусах, т. е. сейчас у нас был крен 50 градусов на правый борт. Она оставалась в этом положении как прибитая гвоздем. Вместо того, чтобы выпрямиться, U-A задержалась все в том же положении предельного крена. Я мог только заключить, что на нас опустилась следующая волна, прежде чем подлодка смогла оправиться от первой. Стрелка кренометра отклонилась еще дальше — на 60 градусов. На мгновение она даже достигла отметки в 65 градусов.

Командир проследовал за мной. «Выглядит впечатляюще», — произнес он из-за моей спины. «Однако следует немного сбросить показания. Момент инерции отклоняет ее слишком далеко». По его тону можно было заключить — чтобы произвести на него по-настоящему большое впечатление, лодка должна была плыть вверх килем.

Вахта в центральном посту была одета в штормовки. Льяла приходилось осушать все чаще. Казалось, что осушительный насос работает непрерывно.

Появился мичман, поддерживая себя обеими руками, как будто у него была сломана лодыжка.

Командир повернулся к нему. «Ну что?»

«Я оценил снос в пятнадцать миль с 24:00 прошлой ночи, Командир, но это только мои грубые предположения».

«Почему бы не взять на себя смелость поверить в свои убеждения, Крихбаум? Ты непременно должен быть прав». Для меня Командир добавил вполголоса: «Он терпеть не может компрометировать себя, но он практически всегда попадает в точку. Каждый раз это так».

Мы перехватили радиограмму. Командиру вручили радиожурнал. Глядя из-за его плеча, я прочел: «Командующему подводными лодками от U-T. К сожалению не в состоянии достичь назначенной зоны патрулирования в предписанное время из-за погоды».

«Мы запросто могли бы скопировать это сообщение, лишь подставив свои позывные», — сказал Командир. Он поднялся и пробрался вперед, искусно используя следующий интенсивный крен. Минутой позже он вернулся с картой, которую разостлал на хранилище карт.

«Вот здесь U-T — довольно близко к нашему курсу — а вот здесь мы».

Я мог видеть, что две точки были на расстоянии нескольких сотен миль друг от друга. Командир выглядел мрачным. «Если они говорят о том же самом циклоне, то да помоги нам Бог. Похоже, что это чрезвычайно широко распространившаяся область низкого давления без тенденции перемещаться быстро».

Он методично сложил карту и завернул рукав свитера, чтобы глянуть на часы. «Скоро ужин», — сказал он.

Я едва мог поверить своим глазам, когда подошло время ужина. Командир был одет в штормовую одежду. Он был так закутан, что его почти нельзя было узнать. Все уставились на него в изумлении.

«На штормовку», — сказал он, ухмыляясь нам в просвет между поднятым воротником и зюйдвесткой. «Я имею в виду суп», — объяснил он. «Ну, господа, не чувствуете голода этим вечером? Не хотелось бы разочаровывать шефа. Настоящий триумф, суп в такую погоду».

Прошла секунда или две оцепенения, прежде чем мы, как послушные дети, пробрались в центральный пост, где висели наши штормовки. Поворачиваясь и извиваясь, мы с трудом облачились в мокрую одежду.

В конце концов мы устроились за столом как шайка маскарадных пиратов. Лицо Командира сияло весельем.

В проходе послышался шум. Мы повернулись и увидели дневального, проделывающего свой путь и несущего супницу высоко поднятыми руками. Не пролив ни капли.

«Ни разу не видел, чтобы он оплошал», — спокойно произнес Командир. Стармех восхищенно кивнул головой.

«Представляю себя за таким занятием. Лично мне потребовалось бы по меньшей мере пару проходов сделать всухую».